РУССКАЯ ДИПЛОМАТИЯ В БОРЬБЕ ЗА УКРАИНСКИЕ ЗЕМЛИ ВО ВРЕМЯ ПЕРВОЙ РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЫ

Вторая половина XVII в. стала временем значительной трансформации системы международных отношений на юге Восточной Европы. Борьба за территорию современного Юга России и Северного Причерноморья ― один из важных международных процессов XVII–XVIII вв., ход и результаты которого повлияли на историю всей этой части континента.

Еще в середине XVII в. между владениями крупных государств ― России, Османской империи, Речи Посполитой, ― в этом регионе лежала обширная слабозаселенная буферная зона. По ее периметру существовали государства и политические образования, находившиеся в зависимости от крупных держав, но обладавшие в определенной степени самостоятельностью ― Крымское ханство, Дунайские княжества, Войско Запорожское и др. Здесь более или менее постоянно происходили разнообразные пограничные конфликты, на фоне которых между основными игроками поддерживались дипломатические связи. Это характерно и для русско-турецких отношений, поскольку территории держав в это время на российской юго-западной границе непосредственно не соприкасались, и столкновения происходили опосредованно (например, во время крымских набегов на Россию).

Предпосылки для прямого русско-османского столкновения начали складываться с конца 1660-х гг. и были связаны с двумя факторами.

Во-первых, как известно, когда в 1648 г. началось казачье восстание Богдана Хмельницкого против польских властей, этот регион превратился в центр противоборства между несколькими державами. Война между Россией и Речью Посполитой (1654‒1667) завершилась Андрусовским перемирием в 1667 г., разделившим территорию Войска Запорожского по Днепру и закрепившим существование двух соперничавших центров гетманской власти, правобережного и левобережного. Ни одна из сторон, однако, не отказалась при этом от претензий на «обе стороны Днепра». Хотя Правобережье вернулось под власть Речи Посполитой, контроль над этими территориями со стороны Польско-Литовского государства был сильно ослаблен. Это создавало предпосылки для вмешательства третьей стороны.

Второй фактор был связан с внутренними делами Османской империи. К этому времени Порта смогла справиться с кризисными явлениями, апогей которых пришелся на середину XVII в. Реформы великих визирей из рода Кёпрюлю, позволили усилить армию и преодолеть тенденцию к децентрализации. Одновременно они вызвали потребность в новых территориях, требовавшихся для восстановленной тимарной (подобие поместной) системы. Это привело к заметному увеличению интереса османского правительства к восточноевропейскому региону [5, 9] и повлекло за собой новую, последнюю крупную волну османской экспансии и череду войн со странами Центральной и Восточной Европы.

Рубеж 1660‒1670-х гг. XVII в. стал временем крупного перелома в истории русско-турецких отношений, в том числе и дипломатических. Если в начале 1660-х гг. московское правительство, ведущее борьбу с Польско-Литовском государством, воспринимало Османскую империю как нейтрального соседа, то с заключением русско-польского Андрусовского перемирия в 1667 г. ситуация начала меняться. В этой связи важнейшим поворотным моментом выступает период 1672‒1681 гг., время первого прямого военного столкновения двух государств, которое завершает эпоху в русско-турецких отношениях, когда борьба за влияние в восточноевропейском регионе между Россией и Османской империей была опосредованной, и открывает череду русско-турецких войн конца XVII‒XIX вв.

Османская империя оказалась прямо вовлечена в дела Среднего Поднепровья после того, как в ее подданство в 1669 г. перешел правобережный гетман П. Дорошенко, отложившийся от Польско-Литовского государства. Одновременно Стамбул стал проявлять интерес к расширению своих территорий за счет земель восточноевропейского региона. Турецкая экспансия, таким образом, угрожала как России, так и Речи Посполитой, и в Андрусовском договоре, который также являлся и договором о «взаимной обороне», в том числе в случае агрессии со стороны Османской империи и Крыма, обозначилась перемена позиции Москвы ― русское правительство стало рассматривать Османскую империю как возможного противника.

В 1672 г. началась польско-турецкая война, в ходе которой Подолия с центром в Каменце-Подольском вошла в состав Османской империи, образовав Каменец-Подольский эялет. Речь Посполитая признала османский сюзеренитет над большей частью Киевщины и Брацлавщины, утратив, таким образом, данные территории. Позиция Москвы в этих событиях представляет большой интерес, поскольку, нараставшее на протяжении нескольких лет противостояние с Османской империей привело к первой русско-турецкой войне и второму Чигиринскому походу (1678), одной из крупнейших военных операций в Восточной Европе в последней четверти XVII в. [12]

Первый русско-турецкий конфликт набирал обороты постепенно, по мере развития событий. Произошедшие изменения не сразу были осознаны самими участниками конфликта, и по ходу развития противостояния их представления о происходящем и мотивация не оставались неизменными. Это в свою очередь нашло отражение и при дипломатических сношениях между двумя государствами.

Дипломатические сношения между Россией и Османской империей в 1672–1681 гг., таким образом, происходили в совершенно новой для истории русско-турецких контактов обстановке, поскольку велись, как уже отмечалось, на фоне обостряющегося конфликта между двумя государствами. Характерной их особенностью являлось отсутствие ответных османских делегаций, все турецкие грамоты передавались через русских посланников. В 1672-1681 гг. из Москвы в Османскую империю было направлено 6 дипломатических миссий (посольства дворянина В. Даудова [1672–1673 гг.], стольника А. Поросукова [1677–1678 гг.], дворянина В. Даудова [1678–1679], подьячего Н. Кудрявцева [1679–1681], подьячего Т. Протопопова [1681–1682], дьяка П. Возницына [1681–1682]).

В посольской документации подробно фиксировалось отправление русских миссий за рубеж, особая роль при этом принадлежала наказам, из которых становится известно о задачах посольства и представлениях Москвы о том, как могут пройти переговоры. Основным отчётным документом являлись статейные списки, в которых содержится, как правило, не только подробный рассказ о ходе посольства, но и сведения о политической ситуации в стране пребывания. Комплекс посольской документации 1672–1682 гг. (копии грамот к турецкому султану Мехмеду IV и великому визирю, царские наказы дипломатам, статейные списки и т.д.), отложившийся в фонде Посольского приказа «Сношения России с Турцией» (ф. 89) в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) содержит ценные и уникальные сведения для истории двух стран, позволяющие изучить всю историю конфликта ― от его начала до заключения мирного договора, последовательно проследить изменения, произошедшие в русско-турецких отношениях, рассмотреть соблюдение посольского церемониала и проанализировать цели, которые ставились перед московской дипломатией.

В историографии в работах прежде всего С.М. Соловьева [8], Н.А. Смирнова [7], Б.Н. Флори [9] и Г.В. Ходыревой [10, 11], рассматривались отдельные сюжеты, касающиеся дипломатических миссий, однако цельной картины эволюции русско-турецких дипломатических отношений в исследуемый период на сегодняшний день представлено не было. В данной работе предполагается проследить влияние нарастающего русско-турецкого конфликта нач. 1670–1681 гг. на дипломатические связи между двумя государствами.

Посольство 1672 г. открывает череду русских миссий в Османскую империю в условиях нарастающего противостояния между двумя Россией и Турцией в борьбе за Поднепровье.

В апреле 1672 г. московским правительством было принято решение о направлении в Стамбул с царской грамотой к турецкому султану Мехмеду IV дворянина В. Даудов и подьячего Н. Венюкова. Отправление этого посольства стало результатом выполнения обязательств, взятых на себя русской стороной на русско-польских переговорах, проводившихся в рамках Андрусовского соглашения. Москва впервые попыталась настойчиво и довольно резко дипломатически воздействовать на османское правительство с целью удержания турок от начала военного конфликта с Польско-Литовским государством. Расчет русского правительства заключался в том, что перед угрозой совместного русско-польского военного выступления османы откажутся от военного вмешательства в восточноевропейские дела.

В грамоте царя Алексея Михайловича, направленной султану Мехмеду IV, напоминалось, в частности, что после заключения Андрусовского договора османские власти сами, по мнению Москвы, стремились сохранять мирные взаимоотношения: «ваше салтаново величество с нами... в соседственной дружбе не толко что сам изволил пребывать, и х крымскому хану указ свой послал под заповедью, чтоб он на украинные городы сам войною не ходил и царевичей, и мурз, и татар не посылал» [1, кн. 13, л. 9 об.]. В то же время теперь грамота предостерегала турок от начала войны с Речью Посполитой, предупреждая о намерении России поддержать в этом случае Польско-Литовское государство. В целом ее общий тон был довольно резок, представляя собой, по сути, ультиматум ― московскими властями были подробно расписаны меры, которые будут предприняты ими в случае начала военных действий против Речи Посполитой. При этом любопытно, что вину за возможное ухудшение русско-турецких отношений московские власти были склонны возложить на правобережного гетмана Петра Дорошенко, который в этот период являлся османским вассалом. Так, в царской грамоте отмечалось, что «ненавистник Дорошенко, забыв своего королевскому величеству обещание, изменил и поддался вам [турецкому султану. — М.Я.]..., и руки на християн безстыдно поднять дерзает, и вас [турецкого султана. — М.Я.]... к войне возбуждает. А ваше, де, салтаново величество сь его королевским величеством хотите за него, Дорошенка, всчать войну. И мы... по обязателству з братом нашим,... сь его королевским величеством, о том к вам... писать должность имеем такую, чтоб вам... для нашие государские братцкие исконные дружбы и любви з братом нашим,... с великим государем Михайлом,... за изменника ево Дорошенка войну велеть отставить и войска свои салтанские отвратить, и х крымскому хану послать свое повеление, чтоб он в соседстве с обоими нами, великими государи [российским и польским. — М.Я.], спокойно пребывал. А естьли вы, брат наш [турецкий султан. — М.Я.],... от той войны, которую хотите з братом нашим [польским королем Михаилом. — М.Я.]... за изменника его [Дорошенко. — М.Я.] всчать, не отставите и весть не преставите, и мы, великий государь,... яко государь християнский и, имея з братом нашим [польским королем Михаилом. — М.Я.]... учиненной мир, …сослався со всеми окрестными великими государи христианскими, учнем против вас промысл чинить, и наше... повеленье к донским атаманом и казаком пошлем под крепким указом, чтоб они з Дону на Черном море всякой военной промысл имели. А калмыцким и нагайским, и едисанским войскам неотступной промысл иметь велим горным путем, где случай воинской употребляти будем. Да мы... учнем писать ко окрестным... христианским братьем нашим, которые с вами [турецким султаном. — М.Я.]... в соседстве пребывают, чтоб и они сердцем христианским с нами обоими великими государями [российским и польским. — М.Я.], яко з братьею своею, против ваших... войск стояли и отпор давали, сколко милосердый... Бог помочи подаст» [1, кн. 13, л. 11‒12]. Стоит отметить, что российская сторона предполагала при ухудшении международной обстановке прежде всего действия вспомогательных отрядов: донских и запорожских казаков, калмыков и др.

Само посольство В. Даудова столкнулось с определенными трудностями. Традиционный путь русских дипломатов в Стамбул шел по Черному морю и, соответственно, пролегал через Азов ― османскую крепость, расположенную в устье р. Дон. Изначально В. Даудов был встречен турками торжественно и имел аудиенцию у азовского бея: его «из Азова встретили за Каланчинскими башнеми, от Азова версты за две, а встретил и принял азовской началной человек Араслан-ага в стругах со многими ратными людми з знамены и с пушки. А по берегу Дону-реки стояли чарбачей [т.е. “чорбаджи” — янычарский офицерский чин в Османской империи. — М.Я.] на конех со многими ж конными и пешими ратными людми з знамены и с ружьем» [1, кн. 13, л. 37]. Однако нахождение посланников в Азове совпало по времени с тем, что донские казаки «розмирились» с гарнизоном турецкой крепости. В этой связи начало казаками военных действий против Каланчинских башен, которые располагались в устье Дона, привело к тому, что В. Даудов и Н. Венюков были задержаны и отправлены под караул на два месяца. Их положение усугубилось тем, что появившиеся в Азове перебежчики с Дона сообщили, что дипломаты привезли на Дон царскую грамоту, из которой следовало, что донские казаки должны взять Азов. В этой связи янычарские отряды, располагавшиеся в крепости, хотели четвертовать дипломатов, однако азовские власти этого не позволили, поскольку уже сообщили в Стамбул о его прибытии, а «без салтанова величества указу отдать… не смеем. А вы хотите у нас отнять сильно и росчетвертовать, а буде вы у нас сильно отыметя, и мы про вас отпишем к салтанову величеству, что вы взбунтовали и сильно отнели» [1, кн. 13, л. 40–40 об.].

Из Азова дипломаты были переправлены в Кафу (совр. Феодосия), откуда на корабле должны были прибыть в Стамбул. Однако погодные условия им не благоприятствовали: их «фуртуна и встрешной ветер вернуло назад к городу Трапузану и носило по морю многое время». Из Трапезунда посланники двинулись берегом до г. Синопа, откуда им пришлось нанять до Стамбула «стружек гречанина Апостола». Путь из Синопа в османскую столицу занял при этом почти месяц.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, прибытие посольства в Стамбул в январе 1673 г. османской стороной было воспринято негативно: по отношению к В. Даудову, по его словам, «ныне никакой чести нет». Связано это было с тем, что, по сведениям турок, «донские казаки Каланчи збили и Азову и иным турским местам чинят великие шкоды» [1, кн. 13, л. 53]. К турецкому султану В. Даудов допущен не был, однако позднее уже в Эдирне (Адрианополе) великий визирь Фазыл Ахмед-паша «грамоту принял с учтивостью, ...а после, де, того спустя малое время отвели [Даудову. — М.Я.] двор доброй». Тем не менее ответная грамота царю Алексею Михайловичу была направлена только от великого визиря, турецкий султан Мехмед IV царскую грамоту, таким образом, проигнорировал.

В грамоте великого визиря также в резкой форме отмечалось, что московские власти «восхотели есте великому вашему другу и любителному соседу [Польско-Литовскому государству. — М.Я.] пособити и защитити его, писали есте многие непристойные слова» [1, кн. 13, л. 71 об.]. Османы настаивали, что русская сторона в сложившихся обстоятельствах сама не стремилась сохранить мир: «...никакова разсуждения о мире не имели есте, которой нужно короли почитают и хранят яко вещество тишины народов». В конечном итоге русско-турецкие отношения, по мнению османов, зависели от дальнейших действий России: «Вы же аще будете друзи или недрузи нам, в кой ни есть путь пойдете, с сей стороны такожде тожь увидите» [1, кн. 13, л. 73 об.].

Как представляется, на данном этапе московские власти реально не рассматривали вероятность открытого столкновения между основными армиями двух государств. Речь шла только о возможных пограничных военных действиях. В целом данная дипломатическая инициатива не повлияла на ход событий, в частности, русские посланники прибыли в османскую столицу уже после начала польско-турецкой войны и более того ― после завершения первой фазы активных военных действий, которая привела к заключению Бучачского договора осенью 1672 г.

В целом же дипломатические связи между Москвой и Стамбулом оказались заморожены на несколько лет.

Польско-турецкая война, длившаяся в 1672–1676 гг., внесла значительные коррективы в систему международных отношений в Северном Причерноморье. Заключение Бучачского мира в 1672 г. между Речью Посполитой и Османской империей привело к тому, что московская сторона перестала считать условия Андрусовского договора, относящиеся, в частности, к разграничению земель в Поднепровье, действительными. Это повлекло за собой то, что Москва стала наращивать свое присутствие на Правобережье и давление на правобережного гетмана П. Дорошенко. В 1676 г. полностью утративший поддержку среди населения Правобережья П. Дорошенко сдался русскому командованию и присягнул на верность московскому царю, ранее подчинявшиеся ему территории признали власть гетмана Ивана Самойловича. Одновременно по Журавенскому договору 1676 г. Польско-Литовское государство бóльшую часть Правобережной Украины уступало напрямую османам и переставало участвовать в борьбе за украинские земли. К этому же времени стало ясно, что сами османы намерены добиться возвращения под свою власть земель бывшего гетмана П. Дорошенко с помощью военного вмешательства. Таким образом, на очереди была попытка силового решения вопроса о судьбе Правобережья и всего Поднепровья только теперь между Османской империей и Россией.

Постепенное нарастание вооруженного противостояния привело к тому, что в Поднепровье в 1677 г. появилась основная 50-ти тысячная полевая армия Османской империи ― то же войско, которое годом ранее после удачной осады Львова смогло навязать королю Речи Посполитой Яну Собескому выгодный для Османской империи мир. Неверно оценивая положение дел, они не предполагали ни серьезного сопротивления казацких полков, ни вмешательства русских войск, так что поход был совершен практически без тяжелого осадного вооружения. Военные действия должны были, по мысли Порты, в течение теплого времени года завершиться утверждением в Чигирине в качестве гетмана нового османского ставленника ― сына Богдана Хмельницкого, Юрия.

Первый Чигиринский поход принял форму масштабного вооруженного противостояния, при этом с османской стороны война все еще не была объявлена, а в Москве по-прежнему сохраняли надежду удержать спорные территории без прямого столкновения с османской армией. Кроме того, ни Москва, ни Стамбул не представляли степень вовлеченности друг друга в дела Правобережья и не были уверены в готовности друг друга вести полномасштабную войну за эти территории. В 1677 г. османы под Чигирином потерпели поражение. Москва в свою очередь предпочла прояснить их планы на будущий год, приняв в ноябре 1677 г. решение о возобновлении прерванных дипломатических связей.

Итак, после пятилетнего перерыва, в декабре 1677 г., из Москвы был направлен стольник Афанасий Поросуков. Повод для отправления посольства был выбран формальный ― извещение о смерти царя Алексея Михайловича и воцарении Федора Алексеевича, а также предложение о подтверждении дружеских отношений.

Решение об отправлении посольства было принято 19 ноября 1677 г. на заседании Боярской думы. В Стамбул должен был направиться стольник А. Поросуков вместе с подьячим Ф. Старковым и толмачом турецкого языка Г. Волошаниновым. Стоить отметить, что выбор А. Поросукова был не случайным. С одной стороны, у него имелся опыт посольской поездки в Османскую империю в 1669‒1670 гг., с другой — речь шла не только о дипломате, но и о человеке, способном вести разведывательную деятельность, поскольку маршруты в Стамбул теперь стали пролегать «сухим» путем.

Обращает на себя также внимание, что в начале декабря 1677 г. на заседании думы рассматривался вопрос о том, посылать ли отдельную грамоту от царя Федора Алексеевича не только султану Мехмеду IV, но и великому визирю Кара Мустафе-паше. Стоит отметить, что в 1672 г. царская грамота великому визирю направлена не была, однако на этот раз бояре вынесли решение об отправлении такой грамоты, кроме того «на роздачю для государевых дел приговорили... послать... на четыреста рублев соболей» [1, кн. 15, л. 23 об.].

Основной вариант грамоты царя Федора Алексеевича к султану Мехмеду IV был составлен в начале декабря. Начальная ее часть была посвящена краткому обзору русско-турецких отношений первой половины XVII в., когда московские государи и османские султаны «имели великую братцкую дружбу и любовь, и послы и посланники, и гонцы ссылались почасту». Речь, как представляется, прежде всего шла о 1628–1630 гг., когда в Москву приезжал османский посол Ф. Кантакузин с предложением о заключении русско-турецкого союза против Речи Посполитой и возвращении Азова, захваченного донскими казаками в 1637 г., в османское подданство [1, кн. 15, л. 26 об.–28]. Затем царь Федор Алексеевич извещал Мехмеда IV о кончине царя Алексея Михайловича и своем вступлении на престол, и ввиду этого, «воспомянув с его салтановым величеством исконную дружбу и любовь предков наших великих государей царей и великих князей росийских, восхотели также дружбу укрепить и утвердить, и послы и посланники ссылатца без урыву». Таким образом, царь направил в Стамбул дипломатов прежде всего «ко обновлению той исконной любви…, государство ваше возвестить и о исконной дружбе напомянуть» [1, кн. 15, л. 29].

Упоминался в тексте и поход османов к Чигирину в 1677 г., однако русская сторона была склонна представить его события как обычное, хотя и масштабное, приграничное столкновение: Федор Алексеевич писал султану, что «его салтаново величество присылал в наши царского величества украинные городы пашей своих с войски и хана с татары войною под Чигирин, и того никогда мы, великий государь, …с стороны брата нашего, его салтанова величества, по укреплению исконные дружбы не чаяли» [1, кн. 15, л. 29.]. В грамоте, кроме того, указывалось, какими должны быть дружеские отношения: «надобно было всегда быть нашего царского величества недругу недругом и искать всякого добра, как о том свидетелствуют любителные его салтанова величества грамоты, каковы присланы к деду нашему государеву [царю Михаилу Федоровичу. — М.Я.] и ко отцу нашему государеву [царю Алексею Михайловичу. — М.Я.]» [1, кн. 15, л. 29 об.–30]. В конечном итоге Федор Алексеевич предлагал Мехмеду IV подумать о восстановлении добрососедских отношений: «И буде ваше салтаново величество по исконной дружбе с нами, великим государем с нашим царским величеством, восхощете пребывати в братцкой дружбе и любви, и в частых обсылках, и мы, великий государь наше царское величество, по тому ж с вашим салтановым величеством ту исконную дружбу содержати желаем. А как нам обоим великим государем та исконная братцкая дружба и любовь обновить, и о том бы иметь посолские пересылки на обе стороны против прежняго» [1, кн. 15, л. 32–32 об.].

Грамота к великому визирю в целом повторяла основные положения грамоты, которая была адресована султану Мехмеду IV, однако имела одно существенное добавление. Москва призывала Кара Мустафу-пашу быть посредником при переговорах и попытаться склонить султана к миру: «Магмет салтанова величества ко всякому добру наговорить, чтоб его салтаново величество по исконной дружбе с нами, великим государем с нашим царским величеством, в братцкой крепкой дружбе и любви и в ссылках, а плен и войну отставил» [1, кн. 15, л. 37]. При этом в грамоте прямо указывалось, что, если визирь согласится с таким предложением, то из Москвы «за твою, болшого везиря, службу и радение учнем к тебе держать наше царского величества жалованье по твоей службе, и служба твоя и раденье у нас, великого государя, в забвенье не будет» [1, кн. 15, л. 37–37 об.]. Как видно, русское правительство пыталось заручиться поддержкой высших османских сановников и допускало, что такой фигурой может стать великий визирь. Однако, как показали дальнейшие события, выбор оказался ошибочным, именно великий визирь Кара Мустафа-паша стал главным противником ведения переговоров с Москвой в этот период.

Из приведенных выше текстов следовало, что грамоты должны были служить толчком для начала переговоров между Москвой и Стамбулом, и только в том случае, если султан имел «склонность к миру». Кроме того, примечательно, что ни в грамоте к султану Мехмеду IV, ни в грамоте к великому визирю Кара Мустафе-паше не поднимался вопрос о принадлежности Поднепровья. В этой связи более полное представление о целях этого посольства в Стамбул может дать наказ А. Поросукову.

Наказ был дан 5 декабря 1677 г., он включал, во-первых, основные статьи, описывающие внешнюю сторону предстоящего посольства (маршрут, передачу грамот османским сановникам и т. д.), и статьи, данные «в запас», в которых излагались ответы на возможные вопросы османского правительства и раскрывались детали посольской миссии.

А. Поросукову предписывалось вести переговоры с визирем и пашами «остерегателно, чтоб привесть обоих великих государей в прежнюю братцкую дружбу и любовь» [1, кн. 15, л. 61 об.]. Если великий визирь будет настаивать, что военные действия спровоцировала Россия, приняв в свое подданство П. Дорошенко, то А. Поросукову следовало отвечать, что он направлен в Стамбул с грамотами, а «о делех ему ни о каких говорить не наказано». Ему следовало только заверить османских сановников в желании Москвы быть в «дружбе и любви, и «в любителных ссылках быти навеки неподвижно» [1, кн. 15, л. 52 об.–53]. Кроме этого, А. Поросукову следовало обозначить визирю принадлежность украинских земель: «из древних лет Украина, которая зовется Малою Росиею, пребывала под державою благочестивых государей царей и великих князей росийских и киевских предков его царского величества, и не в которое время от подданство предков ево государевых поотлучилась. И в прошлом во 162-м [1654. — М.Я.] году Войска Запорожского гетман Богдан Хмелницкой учинился в подданстве... у великого государя [Алексея Михайловича. — М.Я.]..., а ныне по тому в подданстве у сына ево государева [царя Федора Алексеевича. — М.Я.]» [1, кн. 15, л. 55 об.–56]. В целом, по мнению Москвы, османы, имея в виду предыдущие договоренности с Россией, не должны были не только принимать в свое подданство П. Дорошенко, но и «помочи на таких изменников не давать, как о том обнадежены великие государи московские прежних салтанов дружбою и обещателными укрепленными грамотами: что всякому недругу быти недругом, а искать всякого добра, как о том свидетелствуют его салтанова величества грамоты. И то ныне надобно крепко содержать и исправить, и старой дружбы не терять» [1, кн. 15, л. 56–56 об.].

Обращают на себя внимание некоторые нюансы. В наказе никак не упоминалась Речь Посполитая и борьба России с ней за украинские земли. Царский наказ непосредственно апеллировал к Переяславскому договору 1654 г., игнорируя Андрусовское перемирие 1667 г., закрепившее разделение Украины на Левобережное и Правобережное гетманства между Россией и Польско-Литовским государством. Такой подход не был случаен, он отвечал конкретным целям, стоявшим перед Москвой в этот период. Польско-турецкая война 1672–1676 гг., как отмечалось выше, открывала перед московским правительством возможность утвердить свою власть на территории Правобережной Украины без участия Речи Посполитой. Более того, после уступки поляками Правобережья османам (по договору 1676 г.) об этой территории можно было искать соглашения лишь с Османской империей.

В целом, несмотря на то, что А. Поросукову следовало доказывать необоснованность притязаний Стамбула на украинские земли, посланники не получили полномочий на ведение переговоров с османским правительством. Их миссия заключалась прежде всего в том, чтобы передать царские грамоты «и о дружбе и о любви напомянути». В то же время османской стороне предлагался своего рода «почетный» мирный выход из ситуации, когда их войска потерпели поражение под Чигирином в 1677 г. По мысли русского правительства, ответное посольство с предложением о мирном разрешении конфликта должно было быть направлено турецкой стороной: «о том бы великий государь их салтаново величество к брату своему, к великому государю к его царскому величеству, писал и наказал с своими послы» [1, кн. 15, л. 61–61 об.]. Не предполагалось, кроме того, специальных подарков членам османского правительства и самому султану. При этом такая практика не была распространена. К примеру, во время отправки посланников в 1669– 1670 гг. в Стамбул в знак уважения к султану было направлено пять пленных янычар.

Как представляется, все вышесказанное свидетельствует о том, что в Москве не рассматривали дипломатическую часть миссии как основную. По всей видимости, речь в первую очередь шла о проведывании османских планов и сборе информации об армии, которая могла двинуться в Поднепровье в 1678 г.

Итак, 12 декабря 1677 г. посольство во главе с А. Поросуковым выехало из Москвы. Его путь пролегал через Батурин и Переяславль на Сороку, Яссы и Силистру, а затем — Стамбул. Выбор «сухого» пути через земли молдавского господаря был, безусловно, связан со сбором информации об османской армии и будущих османских планов.

Повод для отправления посольства, как уже отмечалось, был формальным, и Москва не рассматривала возможности нарушений церемониала приема дипломатов. Однако трудности возникли у дипломатов практически сразу.

В начале февраля 1678 г. османское командование задержало посольство в городе Бабадаг: «...з двора не спускать и кормов давать не велеть,... а для покупки харчевова и конского корму приказано з двора спускать одново толмача, и то за караулом» [1, кн. 17, л. 38]. У посланников пытались изъять грамоты, адресованные султану и великому визирю, которые предписывалось отдать лично османским сановникам. Только путем уговоров и подарков дипломатическая миссия смогла двинуться дальше. Обращает на себя внимание, что в пограничных регионах Османской империи, в которых уже начались приготовления к летней кампании, отношения двух стран уже рассматривались как враждебные: «...подвод и дорожного корму давать ему не указано для того, что с великим государем их Мегметь-салтан... имеет войну» [1, кн, 17, л. 44 об.].

Несколько иначе сначала дела обстояли по прибытии в османскую столицу. 5 марта 1678 г. дипломаты прибыли в предместья Стамбула, где султан «велел ево... встретить со всякою учтивостию». Однако посланникам и здесь не было назначено поденного корма, ввиду того что о его даче «Афонасью указу от салтанова величества нет» [1, кн. 17, л. 46 об.]. Кроме того, больше недели они провели «за крепким караулом, и никово на двор и из двора людей ево не спускали» [1, кн. 17, л. 47]. У такого отношения были определенные причины — «задержали ево... для того, чтоб он войск их [турецких. — М.Я.] не ведал», так как часть османской армии уже собирались выступать в Силистру. Только 14 марта дипломаты были переведены в Стамбул в греческую слободу, и «для береженья» к ним было поставлено 20 янычар.

Стоит отметить, что в Москве были готовы к тому, что посольство сначала будет допущено к великому визирю и только потом попадет на аудиенцию к султану. Однако переводчик дивана Александр Маврокордато заранее уведомил А. Поросукова, что великий визирь пожелал нарушить привычный русским посланникам протокол приема посольства у сановника: «...у салтанов, де, Турских древней обычай, когда от которых окрестных государей до солтанов Турских приходят послы и посланники, и гонцы, и наперед они бывают на дворе на приезде у везиря, и по их мусулманскому обычаю везирю кляняютца к ногам и целуют ево в полу, а не быв у везиря, до солтанова величества не допускают. И он бы Афонасей, как будет на приезде з грамотою царского величества у везиря, потому ж поклонился к ногам ево везирским и поцеловал в полу» [1, кн. 17, л. 52–52 об.]. Такое намеренное умаление чести иностранного посланника свидетельствует о том, что турки изначально не были заинтересованы в переговорах. А. Поросуков, в свою очередь, ответил, что будет соблюдать только посольский обычай, а «кланятца к ногам... и целовать в полу ево, везиря, не годитца» [1, кн. 17, л. 53]. Далее последовали угрозы османской стороны о «тесноте» и «бесчестии» для русских дипломатов.

24 марта 1678 г. состоялся прием русского посольства великим визирем Кара Мустафой-пашой в османском лагере недалеко от Стамбула. О том, как был принят русский гонец у великого визиря, становится известно из статейного списка самого А. Поросукова, а также показаний Ф. Яковлева, который был проводником посольства в Стамбул. Согласно рассказу Поросукова, когда он «перед везиря вошел в шатер, тогда везирю поклонился по обычаю и от подьячего взял Афонасей великого государя грамоту, пошел блиско к везирю, а везирь в то время сидел, а около ево стояли человек с 100 и болши многие урядники солтанские и ево везирские. И как Афонасей подшед блиско везиря, тогда ево, Афонасья, взяли под руки 2 человека копычи-баши [начальника дворцовых слуг. — М.Я.] и, приведчи к везирю, наклоняли трожды к ногам ево с великою нуждою. И Афонасей, не уклонясь, везирю говорил: “Для чево силно ево, Афонасья, везирю наклоняют? А он, почитая ево, везиря, и так по обычаю поклонился. И такова чину ни у которых великих государей, чтоб силою принуждали послов или посланников, или посланных кланятца в ноги”. И переводчик говорил: “Чего ради он, Афонасей, воли такова великова человека противен чинитца, и к ногам ему не кланетца и в полу не целует? А ему, де, визирю всех окрестных государей мусулманских и христианских не токмо посланные, но и великие послы укланяютца к ногам и в полу целуют, а он, Афонасей, от государя своего прислан до государя их Магмет солтанова величества в малой особе”. И Афонасей говорил, что ему, Афонасью, иных государей нетокмо посланные, но и великие послы не образец, и к ногам везирю кланятца и в полу ево целовать ему, Афонасью, непригоже для того, что прислан он от великого государя от его царского величества ко государю их, Магмет солтанову величеству, а не к нему, везирю. И везирь велел великого государя... грамоту у Афонасья принять посольскому дьяку реиз Магмет-афенди [министру иностранных дел. — М.Я.]. И Афонасей говорил, чтоб он, везирь, великого государя... грамоту принял у него, Афонасья, сам, и везирь великого государя грамоту принять хотел сидя. И Афонасей говорил, чтоб он, везирь, великого государя... грамоту принял со учтивостию стоя. И везирь приказал у Афонасья царского величества грамоту взять чауш-баше [начальнику личной гвардии. — М.Я.], да посольскому дьяку силно. И по приказу везирскому помянутой чауш и дьяк царского величества грамоту у Афонасья взяли силою и поднесли везирю. И везирь велел ему, Афонасью, ехать на подворье, а грамоту отдал для переводу переводчику» [1, кн. 17, 56 об.–59 об.].

О вызывающем поведении Кара Мустафы-паши сообщал также Ф. Яковлев: «Афонасей учал править посольство, а везир сидит. И видя то, Афонасей, что везир сидит, а не встанет, велел говорить толмачю своему их турскому толмачю, чтоб он везирю сказал: прислан он, Афонасей, от великого государя с его царского величества грамотою ко государю их к салтанову величеству, и к нему, везирю, его великого государя грамота прислана же, и он, везир, против великого государя грамоты не встанет и слушает посолства сидя. И толмач турской, тех слов везирю не сказав, великого государя грамоты у Афонасья из рук вырвал и отдал чауш-баше, а чауш-баша отдал ее думному дьяку, и думный дьяк великого государя грамоту держал при персех, прижав обеемя руками накрест» [3, № 137, стб. 598‒599.]. Как представляется, вызывающее поведение Кара Мустафы-паши подчеркивает его решимость продолжать военные действия в Поднепровье.

При этом из сведений сотрудника французского посольства в Стамбуле Ф. де Ла Круа становится понятно, что великий визирь, по всей видимости, описывал прием русского посольства несколько в ином свете, очевидно, с целью склонить высших османских сановников к объявлению войны. Французский дипломат, в частности, писал, что поведение гонца было воспринято Кара Мустафой-пашой как вызывающее: «Представ перед везиром, он поднял глаза к маленькому окну над головой министра, из которого султан мог наблюдать за работой дивана и, предполагая, что султан находится там, обратился к нему: “Эта грамота великого государя для тебя, султан Магомет”. Произнеся его титулы, он отдал письмо и отправился к выходу, без всяких церемоний, кроме того, что стража проводила его» [4, p. 191–192].

В итоге А. Поросуков сумел добиться аудиенции лишь у великого визиря Кара Мустафы-паши, к султану он не был допущен, посланная с ним грамота к Мехмеду IV была отобрана насильно. Следует сказать, что в историографии установилось мнение, что посольство А. Поросукова было неудачным, ему не удалось добиться мирного разрешения конфликта и склонить османское правительство к мирному соглашению [7, с. 145–146; 100, с. 150]. Однако, как видно, перед русскими посланниками такой задачи и не ставилось. Повод для отправления посольства был выбран довольно формальный, речь шла скорее об уточнении намерений противника.

В то же время такое вызывающее поведение османской стороны объясняется тем, что турки желали реванша за понесенное под Чигирином в 1677 г. поражение. В апреле 1678 г. османы объявили войну России и направили к украинским землям свои основные силы ― 120-ти тысячную армию под командованием великого визиря Кара Мустафы-паши, намереваясь овладеть Чигирином и, утвердив в нём власть турецкого ставленника Юрия Хмельницкого, двинуть свои войска далее ― на Киев и Левобережье. Стоит отметить, что до недавнего времени масштаб кампании 1678 г. не был оценен в литературе должным образом. Между тем, Портой были задействованы многочисленные войска, представленные многими бейлербеями и крупными военачальниками и собранные из многих регионов империи, в том числе, из удаленных от театра военных действий азиатских провинций.

Таким образом, можно говорить о том, что весной 1678 г. русско-османское противостояние перешло в иное качество: нараставший все предшествующие годы конфликт превратился в полномасштабную войну в том смысле, в каком это слово употребляется применительно к русско-турецким отношениям в XVIII в.

После значительных столкновений второй Чигиринский поход 1678 г. завершился уничтожением крепости Чигирин. Тем не менее, взяв оставленный русско-казацкими войсками Чигирин, великий визирь не смог нанести поражение русской армии, начавшей отход к Днепру. Русское командование сумело осуществить его с минимальными потерями, не потеряв обозов, перед лицом численно превосходящего противника. Произошедшие столкновения у Днепра продемонстрировали, что ни одна из сторон не способна нанести решительного поражения другой. Несмотря на взятие Чигирина и отступление основных русско-казацких сил за Днепр, великий визирь Кара Мустафа-паша принял решение окончательно разрушить Чигирин, соответственно Юрий Хмельницкий не был там утвержден гетманом; его ставка переместилась намного западнее, в Немиров, поблизости к территории Каменец-Подольского эялета. Хотя османы считали себя победителями, русская сторона не воспринимала итоги кампании как свое поражение. В целом, как представляется, нет оснований, говорить о том, что, потеряв Чигирин, Россия потерпела поражение в войне.

Неоднозначность итогов кампании давала возможность, по мнению Москвы, удержать Правобережье в сфере влияния России. Однако дипломатическая позиция российской стороны претерпела значительные изменения. Надежды на мирное разрешение конфликта были по большей части оставлены, и Москва теперь прямо обвиняла султана в том, что он, вместо того чтобы урегулировать пограничные конфликты дипломатическими методами, «всчинил» войну, «чего никогда междо нашими государствы не бывало» [1, кн. 18, л. 34 об.–35]. В то же время московское правительство полностью не отказывалось от поиска дипломатического выхода из вооруженного противостояния.

В декабре 1678 г. в Турцию было направлено посольство дворянина Василия Даудова и подьячего Федора Старкова. 1 декабря 1678 г. из Москвы «в гонцех» должен был отправиться толмач Григорий Волошенин, которому предстояло передать царские грамоты османским сановникам. Однако вместо него было решено послать в Османскую империю дворянина Василия Даудова, накануне вернувшегося из Центрально-Азиатского региона. Даудов был опытным дипломатом, у него имелся опыт посольских поездок в Турцию в 1668 г. и 1672 г., описанный выше. Кроме того, будучи выходцем из Персии, он также владел османским языком, что, как представляется, должно было облегчить дипломатическую и разведывательную деятельность. Возглавляемая им посольская миссия выдвинулась из Москвы 31 декабря 1678 г.

Основной вариант грамоты Федора Алексеевича к султану Мехмеду IV был составлен 27 декабря 1678 г. Ее начальная часть, как и в царской грамоте 1677 г., посланной с Афанасием Поросуковым, была посвящена краткому обзору русско-османских отношений первой половины XVII в., когда московские государи и османские султаны «имели великую братцкую дружбу и любовь, и послы, и посланники и гонцы ссылались почасту» [1, кн. 18, л. 31]. Московские власти оценивали итоги русско-турецкого столкновения 1678 г. как ничью, выбирая при этом общие формулировки. Так, в грамоте отмечалось, что русско-казацкие войска «имели с ними [османами. — М.Я.] бой, и после тех боев войска обоих сторон разошлись в свой край» [1, кн. 18, л. 33]. Тем не менее, позиция Москвы о принадлежности Чигирина и правах османов на территорию Правобережья осталась неизменной. В грамоте подчеркивалось, что «тою Украиною, которая зоветца Малою Росиею, владеем для того, что из древних лет пребывала та Украина под державою благочестивых государей, царей и великих князей росийских и киевских предков нашего царского величества, и на некоторое время от подданства предков нашего царского величества поотлучились. И в прошлом во 162-м [1654. — М.Я.] году Войска Запорожского гетман Богдан Хмелницкой с Малою Росиею учинился в подданстве у отца нашего,... и служил верно, а после того и ныне Малая Росия у нас... по тому жь в подданстве» [1, кн. 18, л. 33 об.–34]. Как и ранее, царская грамота упоминает только Переяславский договор 1654 г., игнорируя Андрусовское перемирие 1667 г. Османской империи, по мнению московского правительства, следовало отказаться от претензий на украинские земли.

Конфликт с правобережным гетманом П. Дорошенко рассматривался в царской грамоте как внутригосударственное дело, и, по мнению Москвы, Стамбулу, желая сохранить дружественные отношения, следовало «таких изменников не принимать и всякому нашего царского величества недругу быти недругом, и искать всякого добра, как о том свидетельствует исконная дружба» [1, кн. 18, л. 34 об.]. Более того, московские власти обвинили османскую сторону в развязывании этого конфликта: «...а буде бы по каким ссорам показалось с стороны нашего царского величества вам и противно дружбе, и о том было вашему салтанову величеству надобно учинить по исконной дружбе обсылку и то исправить, а войны не всчинать, чего никогда междо нашими государствы не бывало» [1, кн. 18, л. 34 об.–35]. В конечном итоге Мехмеду IV в том случае, если у него «о исконной дружбе и любви будет намерение», следовало «о том... в своей салтанова величества грамоте писать» [1, кн. 18, л. 35–35 об.].

В царской грамоте к великому визирю повторялись основные положения грамоты, написанной к турецкому султану. Кара Мустафе-паше предлагалось Мехмеда IV «приводить к дружбе и любви, как исконно было» [1, кн. 19, л. 41]. Однако, если в 1677 г. Москва рассчитывала в его лице заручиться поддержкой высшего османского сановника, то в 1678 г. она ограничилась общими фразами о последующей благодарности за «радение».

Выход с прямой инициативой о мирных переговорах и объявлении своих условий мог поставить московскую сторону в невыгодное положение: такая инициатива могла рассматриваться как проявление слабости и признание поражения. В этой связи наказ В. Даудову был сформулирован таким образом, чтобы избежать трактовки этого посольства как признания поражения или прямого желания начать мирные переговоры. Дипломаты при этом не получили полномочий для ведения каких-либо переговоров с османами.

Согласно царскому наказу, им поручалось только передать грамоты османским сановникам, при этом «сверх грамоты» говорить «ни о чем не наказано». Кроме того, специальных подарков, как и в 1677 г., турецкому султану не предполагалось. Несмотря на то, что с В. Даудовым было послано соболей на 400 рублей «на роздачю везирю и иным», ему следовало «тое мяхкою рухлядь держать и давать от самых надобных дел» [1, кн. 19, л. 57 об.]. Основная цель посольства, как представляется, заключалась в разведывательной деятельности и проведывании «всяких вестей», для этого оно должно было ехать сухим путем через Правобережье и Валахию.

В середине марта 1679 г. дипломатическая миссия прибыла в Каменец-Подольский. При этом на аудиенции у каменецкого паши В. Даудов получил заверения, что турецкая сторона желает мира: «...чтоб зачатая война прекратилась и не токмо, де, он, паша, но и все они о святом покое Бога молят, и чтоб Господь Бог зачатую войну с царским величеством прекратил».

В середине апреля 1679 г. В. Даудов добрался до Стамбула и был поставлен на посаде «на дворе бывшаго Радула господаря Мултянского». Русского посланника в Стамбуле встретили «потехи, учиненные на великих стругах... для триумфу и веселия о взятии Чигирина-града и о победе на сопротивляющихся государю их, солтану» [1, кн. 19, л. 69], в которых Мехмед IV участвовал лично. При этом празднования продолжались несколько дней с танцами, музыкой и стрельбой до полуночи. По словам В. Даудова, «те потехи чинены перед ево, Васильевым, двором нарочно, чтоб он то видел». Связано это было с тем, что турки считали себя победителями в кампании 1678 г.: «...прошлую, де, войну почитают себе за великую радость, что взяли Чигирин» [1, кн. 18, л. 253 об.].

Стоит отметить, что османы первоначально рассматривали присылку миссии В. Даудова как стремление русского правительства начать мирные переговоры. С этим связано (в отличие от посольства, например, А. Поросукова, отправленного в 1677 г.) соблюдение церемониала посольских встреч на въезде в турецкие города, относительная свобода передвижения дипломатов; великий визирь также приказал выплачивать Даудову жалованье («до отпуску по три левковых на день»).

Ситуация, однако, резко изменилась, когда вопрос зашел о цели приезда посланника и вручении царских грамот. Султан отказался принимать русских дипломатов, поскольку «зачатая война с царским величеством не прекратилась». Кара Мустафа-паша, в свою очередь, настаивал на передаче не только грамоты, адресованной ему лично, но и султану. При этом В. Даудову был поставлен ультиматум: если он начнет упорствовать, то визирь, «прислав от себя чаушей, велит царского величества грамоты взять у Василья на подворье, против того ж, как и прошлого году отняли силно... грамоту присланную к солтану от посланного... Афанасья Поросукова» [1, кн. 19, л. 82].

24 апреля 1679 г. состоялась личная встреча дипломатов с великим визирем Кара Мустафой-пашой. Согласно статейному списку, после того как великий визирь вошел в помещение, посланник «поклонился в пояс, и, не допуская до кресел везиря, взяв... от подьячего царского величества грамоту, которая послана к солтану, поднес везирю, как шол везирь х креслам» [1, кн. 19, л. 85]. Как видно, В. Даудов, зная историю посольства А. Поросукова, попытался сделать так, чтобы царская «честь» не пострадала. Затем, когда великий визирь сел, В. Даудов вручил грамоту, адресованную лично ему. Стоит отметить, что во время этого визита посланники не преподнесли Кара Мустафе-паше никаких подарков, что вызвало неудовольствие османского сановника. В целом прием оказался формальным.

При отпуске посланников ответная грамота была отправлена только от лица великого визиря, грамоту царю Федору Алексеевичу султан не направил. По словам Кара Мустафы-паши, для начала мирных переговоров необходимо «царскому величеству писать от себя». В своей грамоте он настаивал, что если Москва желает мира, то должна сделать первый шаг, направив посла: «...буде покоя пожелаете, и, неприятство оставя, верного посла вашего с подлинным правдивым словом о сем... деле, немешкав, пришлите»; при этом посольскую миссию следовало послать к крымскому хану. По мнению великого визиря, дальнейший спор об украинских территориях не имеет смысла: «...об украиных казаках, своими называя, о том тяжбы и спору не было, всякая страна свою границу знает» [1, кн. 18, л. 243].

Переговоры, таким образом, зашли в тупик. Османы считали себя победителями в кампании 1678 г. и настаивали, чтобы именно Москва сделала первые шаги к мирному урегулированию конфликта, используя в качестве посредника Крымское ханство. Царское правительство в свою очередь продолжало настаивать, что такие шаги должны предпринимать османские власти.

В то же время определенные дипломатические шаги, несмотря на отсутствие ответных посольств, предпринимала и Османская империя. Порта также зондировала возможности начала мирных переговоров через двух посредников — Крымское ханство и Молдавию, раздумывая о возможности воспользоваться посредничеством Георгия Дуки, назначенного в конце 1678 г. молдавским воеводой.

В начале апреля 1679 г. в Киев из «Волоской земли из города Яс» приехал посланник молдавского господаря Дуки капитан Ян Белевич. 26 апреля он встретился в Болхове с подьячим Посольского приказа Алексеем Васильевым, с которым направился в Москву. 1 мая Яну Белевичу был отведен «за Москвою-рекою в ордынской слободе... двор доброй» [1, кн. 18, л. 116]. 5 мая 1679 г. по царскому указу капитан Белевич был «на розговоре» в Посольском приказе «у дьяков у думного у Лариона Иванова, у Василья Бобинина, у Емельяна Украинцова» [1, кн. 18, л. 130]. Анализ этих переговоров позволяет, с одной стороны, представить позицию московского правительства по вопросам, связанным с мирными переговорами с Османской империей, с другой — рассмотреть те опасения, которые возникали у Москвы в случае посредничества молдавской стороны.

Стоит отметить, что в отличие от крымских гонцов (о них речь пойдет ниже) молдавский посланник был принят более настороженно и даже враждебно. Представители Посольского приказа прямо заявили о полном недоверии к капитану Белевичу: «...никакой верности на приезде свои он, посланец Дуки-воеводы, не объявил, а словесным его розговорам верить не доведетца. Да и... у его царского величества с салтаном Турским ныне недружба и война, а Дука воевода со всеми Волоские земли жителми, хотя и хрестьяне, толко под игом ево бусурманским, и делает то, что он, салтан, им велит» [1, кн. 18, 132–132 об.]. Как видно, Москва подчеркивала, что между двумя государствами идет война и Я. Белевич является представителем стороны противника. Вероятно, такому отношению к посланнику способствовали упомянутые выше предостережения В. Даудова, а также маршрут посланника — его путь из Ясс в Москву и обратно пролегал через Киев.

По словам капитана Белевича, цель его приезда заключалась в том, чтобы предложить московской стороне посредничество: «...что господарь ево, видя меж царским величеством и салтаном Турским войну и кроворазлитие, и плен, умыслил, чтоб тое войну прекратить и умирить». Если Москва захочет начать переговоры, можно было бы, предлагал капитан, обратиться к Г. Дуке, который «по християнскому своему намерению в том деле станет служить» [1, кн. 18, л. 133]. В этой связи московские власти прежде всего интересовал вопрос, по чьей инициативе молдавская сторона хочет выступить посредником между Москвой и Стамбулом: «Дука воевода то дело начинает собою ль или с повеления салтана Турского». Ян Белевич настаивал, что ему ничего не известно о султанском указе, но, по его мнению, господарь не стал бы выступать с этой инициативой без распоряжения султана. Такой ответ русских дипломатов не устроил, поскольку не давал оснований считать турецкую сторону инициатором переговоров о мире: «...посланцу говорено, когда о том Дуке воеводе салтанова указу нет, и с стороны великого государя... в то дело вступати невозможно, потому что время настает военное, и царского величества бояря и воеводы со многими силами из розных стран х Киеву отпущены» [1, кн. 18, л. 135–135 об.]. Этим московская сторона подчеркивала, что в целом была намерена весной 1679 г. продолжать борьбу. Более того, реальное желание начать мирные переговоры, по мнению Москвы, должно было сопровождаться остановкой военных действий: «...пристойно было с обоих сторон прежде войну удержать, а потом бы иметь пересылки о миру. А естъли Дука воевода хочет о миру радеть, и ему было довелось у себя иметь салтанской указ» [1, кн. 18, л. 134].

В этой связи представители Посольского приказа высказывали недовольство относительно сроков приезда Яна Белевича: «...для чего Дука воевода прислал, дождався того, что великие царского величества войска пошли под Киев, а иные идут сухим путем и водою, а когда Дука в то дело вступает, и ему было довелось прислать ранее» [1, кн. 18, л. 137]. Как представляется, московская сторона видела в нем лазутчика, который мог собирать детальную информацию о предстоящем походе. Как показывалось ранее, защита левого берега Днепра и Киева продолжала оставаться важнейшим приоритетом Москвы, в то время как приезд османского подданного в период активной подготовки к обороне Киева (его путь пролегал, как уже упоминалось, через Киев) мог угрожать исходу кампании. Однако молдавская сторона не видела в этом проблемы, отмечая, что и во время военных действий «мочно... мирные договоры чинить» [1, кн. 18, л. 137].

Итак, перед капитаном Белевичем не было поставлено задачи озвучить конкретные требования османской стороны: «...какого, де, миру с стороны царского величества салтан желает, о том ему Дука говорить не наказал, толко послан он для ведома», т. е. это был уведомительный визит. В этой связи посланник не получил полномочий для ведения переговоров с московской стороной, речь шла о том, чтобы заручиться согласием Москвы на посредничество молдавского господаря Георгия Дуки. Только в этом случае «царскому величеству известно будет, какого миру салтан с стороны царского величества желает» [1, кн. 18, л. 135].

Однако Москве удалось получить от капитана Белевича информацию о планах и разговорах османского двора после того, как его попросили рассказать об этом «не по посолскому обычаю, но яко правоверной християнин». По его словам, «намерение салтаново то, чтоб с великим государем... быть в миру, только б выговорить на Украине часть, где жить Юраску для того, чтоб ему, салтану, от окрестных государей было не в стыд, что, имея такие войны, ни на чем помиритца, а приводит, де, к миру салтана везирь [Кара Мустафа-паша. — М.Я.] для того, что причину той войне учинил он, везирь, будучи каймакамом, тем, что Дорошенка принял, а салтан и прежней везирь на то не позволяли». По словам Я. Белевича, Кара Мустафа-паша боялся волнений из-за тяжелой кампании 1678 г.: «...ныне видя салтан и паши и все ратные люди, что та война не прибылна, но убыточна, и во всем в том негодуют на везиря, и везирь, избегая того, чтоб ему от того зло какое не учинилось, всячески мыслит и салтана приводит, как бы тое войну прекратить и к ратным людем примиритца» [1, кн. 18, 137 об.–138]. Как видно, сведения, полученные еще А. Поросуковым в Стамбуле в прошлом году, о том, что великий визирь Кара Мустафа-паша являлся инициатором похода к Днепру, получили подтверждение. Более того, неудачные переговоры могли сказаться на репутации всего османского двора, который готовился к войне со Священной Римской империей. Не исключено, что Белевич своим откровенным рассказом стремился убедить своих собеседников, что наступил удачный момент для начала переговоров о мире.

10 мая 1679 г. Ян Белевич был на аудиенции у царя Федора Алексеевича. Позднее при отпуске из Москвы с ним была послана ответная грамота молдавскому господарю. Примечательно, что ее основная часть воспроизводит текст грамоты, направленной вместе с В. Даудовым в конце 1678 г. в Стамбул. Стартовые позиции для ведения возможных переговоров о мире у русского правительства не изменились: претензии османов на Правобережье отвергались, при этом подчеркивалось, что «в исконной дружбе быти с ним изволим на том, что его салтанову величеству, сохраняя исконную дружбу и любовь в подданных нашего царского величества, в днепровских казаков, и в городки, и в земли государств наших нигде не ступатца» [1, кн. 18, л. 183 об.–184]. Кроме того, Москва не соглашалась открыто на посредничество молдавского господаря, ему следовало «по сей... грамоте ведать и по желанию своему... о дружбе и любви радеть», при этом русское правительство хотело добиться подтверждения, что инициатива исходит из Стамбула.

Однако эти переговоры не получили активного развития. В июле 1679 г. османская сторона прямо обозначила, что переговоры с Россией должны проходить только при посредничестве Крымского ханства.

Несколько раньше молдавского представителя, в марте 1679 г., в Москве появился гонец крымского хана — Садык-ага. Мурад-Гирей писал, чтобы царь Федор Алексеевич «с салтаном Турским и с ними был по-прежнему в миру и в дружбе» [2, кн. 61, л. 40 об.]. Причем устно гонец также объявил, что Москве необходимо направить в Крым своих посланников, чтобы «они чинили с ханом договор о миру, при которых бы договорех с салтаном Турским мир же учинить» [2, кн. 61, л. 71 об.]. Несмотря на то, что крымский хан действовал «с ведома салтана», никаких конкретных предложений озвучено не было, кроме необходимости отказаться от притязания на Поднепровье и высылки бывшего правобережного гетмана П. Дорошенко в Стамбул. По сути, эта миссия также была уведомительной, «для проведыванья», и, как представляется, османская сторона продолжала ждать инициативы со стороны Москвы, одновременно угрожая новым походом: «...с великою силою готовы есмь в поход на ваше государство» [2, кн. 61, л. 61 об.]. Обращает на себя внимание, что Мурад-Гирей направил гонцов после того, как получил послание от кн. К.М. Черкасского, который заверял его в том, что если «хан в миру быть похочет, то, де, и царского величества к миру склонность будет». Как представляется, Москва желала добиться первых шагов в переговорах о мире именно от крымско-турецкой стороны, однако Стамбул и Бахчисарай не спешили.

Важно отметить, что русское правительство в 1679–1680 гг. исходило из того, что османы могут организовать еще один поход, и, следуя опыту 1678 г., мобилизовало для его отражения основные силы государства. Для кампании 1679 г. впервые с начала противостояния был собран и направлен в Поднепровье Большой полк. На содержание войск вводились чрезвычайные налоги. Собрав у Днепра в 1679 и 1680 гг. большие силы, русское правительство поставило Османскую империю перед необходимостью вести большую войну, если она стремилась, как это декларировалось в начале 1678 г., завоевать Киев и даже Левобережье. Нового османского похода на Правобережье так и не произошло. Порта не посылала в Поднепровье больших сил и не оказывала активной поддержки Ю. Хмельницкому, который действовал в 1679‒1680 гг. главным образом с помощью крымских татар, и ограничилась попытками в 1679 г. укрепить свое положение в Нижнем Поднепровье, возведя там две новые крепости.

Русское правительство, со своей стороны, было вынуждено отойти от замыслов, связанных с расширением своих границ, определенных Андрусовским договором.

Переговоры о мире, которые активно велись с 1679 г. и завершились подписанием в 1681 г. Бахчисарайского перемирия, должны были стать важной вехой в изменении характера отношений между Москвой и Стамбулом. К этому времени обе стороны уже определенно констатируют, что между государствами ведется война, и пытаются нащупать условия, которые позволили бы обеспечить более или менее устойчивый мир.

К осени 1679 г. перед московским правительством существовало два возможных выхода из вооруженного столкновения с Османской империей. С одной стороны, была возможность договориться с Польско-Литовским государством о совместных военных действиях против турок, с другой ― вести переговоры о мире с османами. В Москве сложилось впечатление о турках, как непростых партнерах, однако в вопросе о мирных переговорах для московского правительства было принципиальным мнение гетмана И. Самойловича, который полагал, что заключать соглашение следует только с турецкими властями. Москва в итоге согласилась с его мнением.

В декабре 1679 г. было принято решение, что в Стамбул отправится подьячий Н. Кудрявцев и толмач Л. Тороманов, которым предписывалось известить османскую сторону, что Москва собирается «обновить исконную дружбу» и заключить мирный договор, выбирая для этого посредничество Крымского ханства. Царские грамоты предполагалось вручить султану Мехмеду IV и великому визирю Кара Мустафе-паше. В качестве демонстрации своих намерений в Бахчисарай ранее было направлено посольство во главе с дворянином И. Сухотиным, которое, однако, окончилось неудачно.

Стоит отметить, что сухопутный путь Н. Кудрявцева в отличие от предыдущих посольств оказался довольно благоприятным, османы соблюдали почетный церемониал встречи посольства на въезде в османские города. К примеру, при подъезде к Каменцу-Подольскому в январе 1680 г. каменецкий паша велел «ево, Никифора для почести встретить з знаменем» [1, кн. 19, л. 123], так же произошло и при подходе к Стамбулу [1, кн. 19, л. 143].

Примечательно, что Н. Кудрявцева интересовали обычаи приема послов у турок, которые не всегда прописывались в наказах. Так, после того, как его поселили в столице, он «выведывал таино у тутошних жителей: перед салтаново величество и перед везиря послом и посланником бывал приход в шапке или без шапьки». Стоит отметить, что ему поведали, что шапки не снимают, и «сами, де, они, турки, шапок сымать не велят» [1, кн. 19, 143 об.–144]. Однако турки продолжали позволять себе нарушать церемониал приема дипломатов. Так, на первой встрече с великим визирем «ево, Никифора, под руки ухватили 4 человек турчан и привели перед везиря в шапке ж и накланили в пояс в неволю» [1, кн. 19. л. 149 об.].

В целом же пребывание Н. Кудрявцева в Стамбуле оказалось самым длительным, поскольку османская сторона не была уверена в намерениях России заключить мирный договор, и предпочла задержать дипломата до выяснения всех обстоятельств. Фактически же его пребывание в османской столице продлилось с февраля 1680 г. до апреля 1681 г.

Итак, на последних этапах мирные переговоры с Османской империей проходили при посредничестве Крымского ханства. Сначала переговоры велись в Бахчисарае, где осенью ― в начале зимы 1680 г. при участии стольника и полковника Василия Тяпкина и дьяка Никиты Зотова были выработаны и представлены основные статьи трехстороннего русско-крымско-турецкого договора. 3 января 1681 г. был заключен Бахчисарайский договор, однако в нем не были отражены многие пункты: точное размежевание русско-турецких границ, вопрос о принадлежности Запорожья, казацких промыслах на правом берегу Днепра и т.д. Согласно устным заверениям крымского хана, большая часть вопросов османские власти не интересовали. Это позволило русской стороне надеется на проведение в Стамбуле дальнейших переговоров, поскольку договор должен был быть еще ратифицирован османами.

Стоит отметить, что время между заключением Бахчисарайского договора в начале 1681 г. и его ратификацией в Стамбуле турецким султаном Мехмедом IV весной 1682 г. — довольно специфический период в русско-турецких взаимоотношениях, когда, несмотря на подписание мирного соглашения, между двумя сторонами сохранялась напряженность, свойственная военному времени, а многие конкретные условия мира оставались не вполне четкими. На этот период пришлось отправление в Османскую империю посольства подьячего Тимофея Протопопова. Формально эта дипломатическая миссия носила уведомительный характер и должна была известить османское правительство о скором приезде в Стамбул великого посольства. Однако она интересна тем, что из ее материалов видна первоначальная реакция османских сановников и части турецкого общества на заключение с Россией мирного договора в Бахчисарае.

Решение об отправлении Тимофея Протопопова с царскими грамотами к турецкому султану Мехмеду IV и великому везирю Кара Мустафе-паше было принято 14 июня 1681 г. По царскому указу от 18 июня к посольской миссии должен был присоединиться «турского и татарского языков» толмач Кирилл Панфилов. Наказ, данный посланникам 26 июня 1681 г., касался, как обычно, прежде всего вопросов, связанных с общей организацией посольства — маршрута следования, получения подвод, передачи грамот османским сановникам и т.д. При этом предполагалось, что дипломаты только передадут турецкому султану и великому визирю грамоты, в которых сообщалось о скором приезде великого посольства в османскую столицу, и будут сразу же отпущены из Стамбула в Москву. С османскими сановниками им было говорить «словесно... не о чем сверх грамоты не наказано» [1, кн. 20, л. 44 об.].

Однако ситуация сложилась по-другому. Прибыв в Стамбул в конце августа 1681 г., русское посольство столкнулось с трудностями. Гонцу практически сразу было отказано в аудиенции у султана ввиду его отсутствия в городе. Кроме того, великий визирь Кара Мустафа-паша потребовал передать ему царскую грамоту, адресованную османскому правителю, до первой официальной аудиенции у великого визиря: если Т. Протопопов «великого государя, его царского величества, грамоты к везирю на двор не пошлет, и везирь, де, азем Мустофа-паша велел тое царского величества грамоту у него, Тимофея, взять сильно» [1, кн. 22, л. 22]. Такое требование, как представляется, связано с прецедентом, который, как упоминалось выше, произошел во время пребывания в Стамбуле посольства стольника Афанасия Поросукова. В сложившейся ситуации Т. Протопопов принял решение передать грамоту великому визирю.

Другой показательный инцидент произошел во время официальной аудиенции у великого визиря Кара Мустафы-паши. По словам подьячего, великий визирь не проявил учтивость при принятии царской грамоты, адресованной ему: «...не встал и принял у Тимофея царского величества грамоту поскору» [1, кн. 20, л. 26]. Надежда на быстрый отъезд из Стамбула также не оправдалась. По указанию Мехмеда IV дипломаты были задержаны в столице на неопределенный срок: султан «из Царяграда отпускать не указал до тех мест, покамест будут в Царьгород царского величества великие послы, а как, де, великие послы в Царьгород приедут, и ево, Тимофея, в то время из Царяграда отпустят к Москве тотчас» [1, кн. 22, л. 34 об.–35].

Как видно, турецкая сторона, несмотря на заключение Бахчисарайского договора, допускала нарушения посольского протокола. Причину такого поведения Иерусалимский патриарх Досифей объяснял тем, что османские сановники не были уверены в готовности московского правительства придерживаться мирного соглашения. По его словам, «бусурманы до их посолского приходу в Царьгород были во всяком сумнительстве и опасны были от царского величества в том миру нездержания» [1, кн. 22, л. 40]. Из этой неопределенности проистекала возможность продолжения военных действий с Москвой. Подобные слухи ходили и среди части османского общества. Так, по словам невольника Степана, «слышал, де, он от пушкарского головы и от ыных турков,... что салтан Турской и везирь нынешней весны хотят итить войною на венгры, которые под цесарем. А чают, де, салтан и везирь на венгры не пойдут, а хотят итить под Киев тайно..., и у них, де, чаят — в Киеве малолюдно, а в прибавку ратных людей не прислано» [1, кн. 22, л. 33].

Другой невольник, Лукьян Белячев, сообщал, что слышал от турок, что османское правительство хочет потребовать от Москвы выплаты дани, и если великие послы «в той даче им откажут, и салтаново, де, величество миру с ними не учинит и пойдет войною под Киев тотчас с великим собранием, а тех послов велит в Цареграде задержать для того, чтоб о тех их замыслех на Москве никакие ведомости не было» [1, кн. 22, л. 34 об.–35].

Ситуация, однако, переменилась после появления в османской столице 19 декабря 1681 г. великого посольства. Теперь, как отмечал в начале января 1682 г. Иерусалимский патриарх Досифей, «салтан, де, Турской и везирь с великим государем, сь его царским величеством, миру совершенно желают и нынешних его царского величества послов приняли с великою честию, и приходу их обрадовались» [1, кн. 22, л. 39 об.–40]. Посольство Тимофея Протопопова практически сразу получило отпуск и 19 января 1682 г. отправилось в Москву.

Решение об отправлении в Стамбул великого посольства во главе с окольничим И.И. Чириковым и дьяком П. Возницыным было принято в Москве в начале мая 1681 г. Царь Федор «велел окольничему и наместнику Олонецкому Илье Ивановичю Чирикову да дьяку Прокофью Возницыну итти с своею великого государя грамотою и с любительными поминки и для своих великого государя дел к великому государю, к Магмет салтанову величеству Турскому, в великих послех» [1, кн. 21, л. 1]. Это было большое посольство со значительным штатом подьячих, толмачей и переводчиков; кроме того, в его составе были кречетники, сокольники и собольщики. Предполагались значительные подарки османским сановникам, в том числе кречеты, моржовые клыки и соболи.

20 июня послы были «у руки» «под селом Коломенским в шатрах». Однако изначально посольство складывалось неудачно: 10 августа, «идучи рекою Доном, многие великого го сударя люди заболели лихорадкою и огневою болезнью» [1, кн. 21, л. 6]. 15 августа заболели И.И. Чириков и П.Б. Возницын, 29 августа И.И. Чириков умер, и П.Б. Возницын став фактическим руководителем посольства, продолжил путь в Стамбул.

В распоряжении П.Б. Возницына находилось несколько документов, согласно которым он должен был вести переговоры с османским правительством по разным вопросам, в том числе и о размежевании границы. Речь идет об общем царском наказе, составленном в Москве 28 мая 1681 г., а также о нескольких царских грамотах, полученных дьяком во время его пребывания в Стамбуле. Следуя наказу, как и при переговорах с крымским ханом, русское посольство изначально должно было настаивать на передаче Москве части территории Правобережья: послам «велено домогатца той межи, как написано Василью Тяпкину в болшом наказе». Более того, московское правительство было готово выкупить эти земли у османского правительства за 30 тысяч золотых и соболей на 20 тысяч рублей. Дипломатам следовало особо подчеркнуть, что «царское величество желает того не для пространства государства своего земель, но для крепчайшей сь его салтановым величеством дружбы» [1, кн. 21, л. 112]. Такая позиция обосновывалась необходимостью казацким подданным вести промыслы на правом берегу Днепра, где они имеют «всякие свои угодья», что, в свою очередь, могло привести к возможной конфронтации на границе. Если бы оказалось, что этот пункт наказа выполнить не удается, то правый берег Днепра должен был оставаться незастроенным и незаселенным. Так, в тайном наказе дипломатам предписывалось добиваться, «чтоб по правую сторону Днепра, куды та река течет, наченши от Днепра до Бога [Юж. Буг. — М.Я.] нигде с стороны царского величества и салтана Турского, также и хану крымскому городов не ставить и поселения не чинить и некому не кочевать, и пребещиков не принимать, и поволити никому не велеть, и оставить то место пусто» [1, кн. 23, л. 64 об.]. В русско-турецкий договор было необходимо включить пункт о «казацких вольностях», «чтоб подданным его царского величества заднепрским и киевским жителем волно было на сю [правую. — М.Я.] сторону для всяких потреб выезжать» [1, кн. 21, л. 112 об.–113]. П.Б. Возницыну также следовало расширить статью о близлежащих к Киеву городках: к Триполью, Стайкам и Василькову добавить местечки Дедовшин и Радомышль, которым «с селами их и деревнями быть в державе великого государя». Предстояло послу поднять вопрос и о принадлежности Запорожья со всеми «звериными и рыбными ловлями, и солеными озерами», причем Москва настаивала на расширении прав запорожских казаков, которым османы должны были позволить свободно и безопасно плавать до устья Днепра, а также свободно ловить «всякого зверя». Важной представляется попытка Москвы внести изменения во внешнеполитическую систему этой части восточноевропейского региона, в частности, путем прямого вовлечения османского правительства в вопросы регулирования русско-крымских отношений — московским дипломатам следовало поставить вопрос о прекращении набегов крымцев в мирное время, причем предполагалось, что запрет должен был исходить непосредственно от турецкой стороны.

В целом, по мысли московского правительства, задача посольства состояла прежде всего в детализации статей, связанных с размежеванием границы. Для сохранения долгосрочного мира оно должно было максимально полно зафиксировать все договоренности: «...должно для утвержения крепчайшей междо обоими великими государи дружбы написать ныне во обещателной салтанова величества грамоте попространнее, чтоб ни за что меж великими государи недружбы не было» [1, кн. 20, л. 790 об.]. В том случае, если османы не захотят обсуждать некоторые статьи и «учинитца спор, и никакими мерами устоять будет... по наказом немочно, ...велено те спорные статьи делать и приводить к совершению и ко укреплению, выбирая из обоих наказов и из указных наших, великого государя, грамот, как бы нашей государской чести было к повышению и государствам нашим к разширению, так же бы и нашего царского величества подданному, Войска Запорожского обоих сторон Днепра гетману, и всему Войску Запорожскому, и посполитому народу малоросийскому, и Войска Низового Запорожского казаком ко утешению и к доброй прибыли» [1, кн. 20, л. 553–553 об.].

Однако нужно учитывать, что в целом Москва была заинтересована в мирном разрешении конфликта и утверждении перемирных статей. Военные усилия 1670 — начала 1680-х годов создавали для московского правительства большие сложности. Кроме того, к этому времени Москва отказалась от мысли удержать Правобережье и теперь была озабочена обеспечением безопасности своих владений и установлением мира во всем регионе. Османская империя также была заинтересована в заключении скорейшего мира с Россией, чтобы полностью перенаправить свое внимание на дела Священной Римской империи.

19 декабря 1681 г. русское посольство прибыло в окрестности Стамбула, где было торжественно принято. П.Б. Возницына встречали турецкие начальные люди, он въезжал в Стамбул на аргамаке, который был «прислан под него с салтановы конюшни». По словам его сопровождающих, «учинена ему во встрече честь, какой никоторых государей послом наперед сего не бывало». Более того, великий визирь Кара Мустафа-паша лично оказывал П.Б. Возницыну различные почести. К примеру, в конце декабря дьяку визирь направил «от себя корм: бораны, куры, голоби, груши, лимоны, помаранцы, каштаны, смоквы, изюму, хлебов, сахару, да в 12 кубках стекляных в воде цветов» [1, кн. 21, л. 55]. В феврале месяце на приеме у великого визиря Прокофия Возницына поили кофе: «...велел подать кафе с сахаром, и как кафе почали подавать и положили на колени везирю фату, а Прокофью другую, обе ровны. И давали пить кафе в чашках фарфуровых ровны, и визирь и он, Прокофей, пили» [1, кн. 21, л. 73 об.]. Османские приставы говорили дьяку, что «везирь ему показал великую любовь, какой они никоторым послом не видали, и говорил, де, с ним ласково, чему они все склонности ево дивились, да и то, де, он чинил чрезвычайно, что ево, Прокофья, подчивая, сам пил и во всем честь чинил» [1, кн. 21, 74–74 об.].

Переговоры оказались трудными и длительными и закончились только в мае 1682 г. Позиция османского правительства была проста. По словам великого визиря, мир между двумя государства был заключен еще в начале января 1681 г. и «записми утвержен, а в тех записях написано имянно, как чему быть» [1, кн. 21, л. 111]. В Стамбуле были склонны считать итоги войны благоприятными для себя и не были готовы к поиску компромиссов. Нужно учитывать и личную заинтересованность Кара Мустафы-паши в максимально выгодном для турецкой стороны исходе этого русско-турецкого конфликта, поскольку он являлся одним из его инициаторов.

Как видно, торжественный прием не помешал османским властям практически полностью проигнорировать требования московской стороны. Итак, ратифицированный османской стороной Бахчисарайский договор довольно сильно отличался от первоначально согласованного и предполагал ряд уступок с московской стороны. В целом Россия должна была отказаться от планов удержать территории Правобережья (кроме местечек вокруг Киева), не признавалась царская власть над Запорожьем, в целом не удалось добиться превращения правого берега Днепра в буферную зону между османскими и русскими владениями. В то же время договор знаменовал отказ Порты от планов захвата всей Украины и закреплял политическое разделение украинских территорий. Характер указаний, данных П.Б. Возницыну, говорит о том, что московское правительство по-прежнему неверно оценивало планы османской стороны относительно судьбы Правобережья и в целом неточно представляло себе ситуацию при стамбульском дворе.

Таким образом, Бахчисарайский договор впервые официально фиксировал территориальное разграничение владений Российской и Османской держав. Русское правительство, со своей стороны, было вынуждено отступиться от замыслов, связанных с расширением влияния Левобережного гетманства за пределы территории, определенной Андрусовским договором. Было окончательно закреплено разделение Правобережного и Левобережного гетманств, при этом их судьбы оказались различны. Левобережье осталось, благодаря усилиям российской стороны, относительно слабо затронутым войной. Здесь продолжилось развитие социальных и политических институтов, возникших в ходе восстания Богдана Хмельницкого. На Правобережье, ставшем ареной военных действий, наблюдается не только хозяйственное разорение и массовый отток населения, но и быстрый упадок институтов казачьего управления.

Есть основания говорить о русско-османских дипломатических контактах 1672‒1681 гг. как о цельном, но достаточно противоречивом периоде, в рамках которого их интенсивность зависела от военных действий сначала между Османской империей и Речью Посполитой, затем между Османской империей и Россией, и в целом от обстановки в Северном Причерноморье. При этом представления о характере этих контактов существенно менялись у обеих сторон на протяжении всего этого периода. Можно выделить несколько этапов в русско-турецких дипломатических отношениях в указанные годы ― от восприятия османов как нейтрального соседа, до начавшейся серии локальных столкновений, которые переросли в итоге в один из крупнейших военных конфликтов в восточно- и центральноевропейской истории XVII в. Начиная с 1679 г., таким образом, речь в русско-турецких переговорах шла о прекращении официальной войны и переговоры строились вокруг выработки мирных соглашений.

Подводя итоги, можно также констатировать, что находясь в военной конфронтации, турки отказывались соблюдать дипломатический церемониал в отношении посланников, лишали их кормов и свободы передвижения, допуска к султану. В тех случаях, когда турки полагали (основательно или нет), что миссия должна привести дело к миру, отношение к дипломатам восстанавливалось. Однако до конца 1679 гг. русское правительство избегало любых формулировок, которые могли бы быть истолкованы как проявление слабости или просьбы о мире. В отношениях двух стран царила напряженность, османская сторона позволяла себе грубые нарушения посольского протокола. В 1680–1681 гг. пересылка между Москвой и Стамбулом носила, скорее, уведомительный характер, основные переговоры велись в Бахчисарае. Ситуация изменилась в 1682 г. Ратификация Бахчисарайского договора, несмотря на торжественный прием, проигнорировала интересы России. В итоге, как известно, Бахчисарайский мир просуществовал недолго, его заключение не привело к разрешению возникших между Россией и Османской империей противоречий, наоборот, оно усилило их. Итогом переговоров, скорее, стало «закрепление» рядом с Российским государством опасного соседа, присутствие которого могло создавать разные проблемы московской стороне, начиная с миграции населения и заканчивая безопасности собственных границ.

Список литературы:

1. РГАДА. Ф. 89. Оп. 1.

2. РГАДА. Ф. 123. Оп. 1.

3. Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. – Санкт-Петербург : Типография А. М. Котомина и Ко, 1884. – Т. 13 : 1677–1678.

4. De la Croix F. Guerres des Turcs avec la Pologne, la Moscovie et la Hongrie. Paris, 1689.

5. Орешкова С.Ф. Османская империя во второй половине XVII в.: внутренние проблемы и внешнеполитические трудности // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. – Москва : Памятники исторической мысли, 2001. – Ч. 2. – С. 5–24.

6. Орешкова С.Ф. Османская империя и Россия в свете их геополитического разграничения // Вопросы истории. – 2005. – № 3. – С. 34–46.

7. Смирнов Н. А. Россия и Турция в XVI–XVII вв. – Москва : Издание МГУ, 1946. – Т. 2. – (Ученые записки Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова; вып. 94).

8. Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. Кн.7: История России с древнейших времен. Т. 13–14. Москва : Голос ; Колокол–Пресс, 1997.

9. Флоря Б.Н. Войны Османской империи с государствами Восточной Европы (1672–1681) // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. Москва : Памятники исторической мысли, 2001. – Ч. 2. – С. 108–148.

10. Ходырева Г.В. Взаимоотношения России и гетманов Украины с Турцией в 1666–1681 гг. : специальность 07.00.02 «Отечественная история» : диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук / Ходырева Галина Валентиновна ; Институт российской истории РАН. – Москва, 2001. – 269 с. – Текст : непосредственный.

11. Ходырева Г. В. Борьба России и Турции за украинские земли 1677–1678 гг. // Культура народов Причерноморья. – 1999. – № 9. – С. 191–202; № 10. – С. 104–116.

12. Яфарова М.Р. Русско-османское противостояние 1672–1681 гг. Москва : Наука, 2024.