ОБРАЗЫ МИХАИЛА ТВЕРСКОГО И ИСТОРИЧЕСКИЕ РЕАЛИИ

Многие сюжеты из биографии Михаила Ярославича и истории московского-тверских отношений несправедливо преданы забвению исторической памяти, а также как в школьном, так и в вузовских курсах отечественной истории.

Время правления Михаила Тверского традиционно рассматривается в рамках борьбы Москвы и Твери, где Тверь и персонально князь Михаил выступают в роли главных антагонистов Москвы, что создает иллюзию сопротивления Твери процессу объединению русских земель [47, с. 64; 21, с. 73; 64, с. 171 – 172; 67]. Тверь представляется ключевым соперником Москвы, Юрий Данилович пытался искать возможности одолеть могущественную Тверь и получить ярлык на великое княжение. Не имея необходимых сил для военного противостояния, Юрий Данилович решил привлечь на свою сторону хана Узбека, который и передал ему ярлык. По замыслу авторов широко известного учебника, Михаил Тверской оказал ожесточенное сопротивление распоряжению хана о великом княжении: «Когда Юрий в сопровождении ордынского посла явился на Русь, отказался подчиниться ханскому приказу и разбил московские войска» [15, с. 143]. В другом не менее растиражированном учебнике подчеркивается, что Тверь в начале XIV в. «стала подниматься к роли объединителя русских земель также на антиордынской и антимосковской основе» [64, с. 169].

В новой линейке школьных учебников по истории России данная проблема освещена наиболее полно [42, с. 154–157], однако в силу емкости курса правление Михаила Тверского и его отношения с Москвой закономерно не могли быть рассмотрены во всем своем многообразии.

В исторической памяти традиционно развивается нарратив о героических подвигах русских князей. В XIII – XIV вв. ключевые роли по праву отводятся выдающимся полководцам и дальновидным политикам – Александру Невскому и Дмитрию Донскому. Н.М. Карамзин писал об Александре Ярославиче: «Александр любил отечество более свое княжеской чести…» [19, с. 41]. Он отстоял православие в русских землях и окончательно принял стратегию непротивления Орде. Дмитрий Иванович впервые победил ордынцев и показал многим русским землям, что бороться с Ордой и создавать единое государство можно лишь под крылом Москвы [38, с. 35 – 37; 48, с. 62 – 84; 5, с. 58 – 71; 49; 28].

В одном ряду с великими князьями и прославленными полководцами стоит и личность Михаила Тверского, поскольку его жизнь и подвиги как нельзя лучше отражают русскую историю от Александра Невского до Дмитрия Донского, а именно картины ордынского беззакония, нескончаемые усобицы и вместе с тем стремление к духовному возрождению и независимости. Еще Н.М. Карамзин подчеркивал значение фигуры Михаила Тверкого в русской истории: «[…] память Михаилова была священна для современников и потомства: ибо сей князь, столь великодушный в бедствии, заслужил славное имя отечестволюбца» [19, с. 176]. По словам Н.С. Борисова, Михаил Ярославич «и есть воплощение этого татаро-монгольского ига, точнее – его страдальной, русской стороны. Жизнь князя Михаила… своего рода матрица, отпечатки которой в точности повторялись в десятках княжеских биографий той эпохи» [8, с. 6]. Е.Л. Конявская справедливо определила яркие и разносторонние картины ордынской политики в отношении Руси на примере Жития Михаила Тверского [25, с. 33]. В.А. Кучкин также связывал с личностью князя формирование национальных освободительных идей [33, с. 3].

В историографии давно намечена тенденция рассматривать общее политическое развитие русских земель, а не следить исключительно за возвышением Москвы [55; 13; 41, с. 85 – 86]. Такой подход позволяет не только более объективно взглянуть на события тех времен, но и оценить их с позиции другого потенциального лидера – Тверского княжества. Разрешения этого противоречия между «московской» и «региональной» историей русских земель со школьной скамьи приблизит читателей к пониманию истории в академическом ключе, к осмыслению того, как ковалось будущее Русского государства. Ключом к пониманию сложных политических процессов являются образы ярких политиков, в том числе Михаила Тверского.

Тверские историки и краеведы подчеркивали, что главной целью Михаила Тверского было благо Отечества, ради которого он не щадили себя. Тверские князья в спорах с Москвой действовали слишком прямо и открыто, не раболепствую перед монголами. Политика Михаила Тверского отличалась миролюбием, он всегда стремился избежать кровопролития и заручиться поддержкой союзников для сохранения баланса сил в Северо-Восточной Руси [67, с. 19, 23, 37]. Также они отмечали незаурядные личностные качества Михаила Ярославича способствовали усилению Тверского княжества и подъему культуры края; он претендовал на роль собирателя русской земли – «государя всея Руси» [67, с. 5]. Знаменательные заслуги Михаила Ярославича в отечественной истории связаны не только с его великим княжением, но и с первой крупной победой русского оружия над монгольским войском в Бортеневской битве и «положил жизнь за други своя», приняв мученическую смерть в Орде [51, с. 117]. Михаил Ярославич положил основной принцип и методы политики объединения земель, которые позже будут активно использовать и углублять московские князья. Тверские князья приносили себя в жертву идее борьбы и единения, в которой и заключалась их сила. Отступление от этой идеи привело впоследствии к краху политического авторитета тверских князей [68, с. 313, 321].

Остановимся на основных источниках, повествующих о деятельности Михаила Ярославича. Житие Михаила Тверского пользовалось неизменной популярностью. В разных редакциях и вариантах оно устойчиво включалось во многие летописные своды XV – XVI вв. и в четьи сборники XVI – XVII вв. [26, с. 37 – 52]. В частности, памятник бытовал во многих летописных центрах (тверской, московский, новгородский, великопермский), что иллюстрирует важность жертвы Михаила Ярославича для составителей и читателей памятников историописания [33, с. 222 – 224, 276].

Автором произведения является духовник князья, игумен Тверского Отроча монастыря Александр. Он составил Житие в конце 1319 – начале 1320 г., вскоре после похорон Михаила Ярославича. В основу памятника легли личные воспоминания игумена Александра о князе, в том числе о его пребывании в Орде [33, с. 233 – 235]. В данном сочинении находим указания на автора. Тверской книжник ясно свидетельствует, что он не только современник, но и очевидец многих событий из жизни своего героя: «Обычаи бѣ поганых и до сего дни…»; «Горесть бо нам воистинну, братие, в тои час бысть, видѣвшим такову смерть поносную господина своего, князя Михаила Ярославича! А дружина наша не мнозии гонзнуша рукъ их» [35, с. 131, 156]. При описании казни Михаила автор восклицает: «[…] и бѣ страшно в тои час, братие» [35, с. 154]. Здесь приводится не только указание на то, что автором является современником тверского князя и очевидцем тех событий. Это и живое свидетельство ужасающего страха, который охватывал людей, узнававших о злодеяниях ордынцев.

Пространная редакция Жития является древнейшей. Лексика Пространной редакции отражает наиболее ранние слой текста, который впоследствии неоднократно редактировался. В частности, используются более точные цитаты псалмов и архаичные термины (например, «дружина» вместо позднейшего варианта «бояре его и слугы») [33, с. 218 – 220].

Исследователи спорят о жанровой принадлежности литературного памятника, повествующего о жизни и убиении Михаила Ярославича: одни считают его повестью, другие – житием. Однако все соглашаются с уникальностью произведения, которое невозможно вписать в классическую жанровую традицию [3, с. 2]. При объективной неоднозначности жанрового определения мы склоняемся к тому, что данный памятник ближе к агиографии: на него повлияли княжеские жития и жития-мартирии, он развивает классические мотивы мученической смерти, кратко повествует не только о гибели, но и о всей жизни своего героя, отмечает посмертные чудеса святого князя. Важнейшим событием памятника является его мученическая кончина в Орде по несправедливому обвинению Кавгадыя. Центральное место занимает не сама гибель, а то, как он постепенно смиряется и приходит к решению пострадать за веру и свой народ. Агиограф систематически «сверяет» поведение и переживания Михаила Ярославича с идеальными ориентирами христианского мученичества и мотивами псалмов с помощью обстоятельных цитирований. Однако в данной статье предлагается не отвергать термин «Повесть», как устоявшийся в историографии и явно не противоречащий своеобразию памятника.

Автор Жития Михаила Тверского, опираясь на систематическое цитирование текстов Священного Писания, стремился охарактеризовать подвиг Михаила, показать жестокость и коварство его врагов, выразить свое отношение к происходящему, утвердить высокое значение жертвы тверского князя [4, с. 248]. Автор сравнивает героя с библейскими пророками Иовом, Давидом, указывает на духовное преемство Михаила и других христианских мучеников. Агиограф часто обращается к житиям князей-воинов. Михаил Ярославич защищает Тверь и сограждан, следуя примеру Димитрия Солунского, в Житии которого развивается идея защиты христианской веры и его города. Также автор опирается на Житие Михаила Черниговского и летописную повесть о гибели Романа Олеговича Рязанского, где добавляется мысль о недовольстве политикой князей в ханской ставке. Житие также испытало влияние Сказания о Борисе и Глебе, а также Жития Александра Невского – ярчайших образцов житий князей-воинов. Еще одним источником Жития Михаила Тверского стала повесть об убиении Андрея Боголюбского: оба героя предвосхищают будущее мучение, и авторы вкладывают в их уста соответствующие пророческие фразы. Перед смертью они цитируют Псалтырь, а после убиения фигурирует эпизод с мертвым нагим телом, восходящий к библейской традиции [4, с. 249].

Житие Михаила Тверского изобилует фактографическими подробностями. В.А. Кучкин детально изучил прямые и косвенные факты, упомянутые в памятнике и показал, что в нем содержатся уникальные и достоверные подробности о событиях на Руси и в Орде в первые два десятилетия XIV в., единственные в своем роде [33, с. 225]. Это стало возможным, поскольку агиограф был близким человеком для Михаила Тверского, осведомленным о многих событиях. Игумен Александр сопровождал князя в Орде, поэтому в Повесть было включено самое обширное описание ордынского кочевья с точными географическими и топографическими названиями. Историк писал: «Все хронологические вехи, на первый взгляд, в беспорядке разбросанные в Повести, оказываются точными» [33, с. 226]. Михаил должен был за месяц добраться из Владимира в ставку хана, «како поиде из Володимеря, от тои недѣли (т.е. воскресения – А.Н.) до недѣли постящися», то есть от 6 сентября до 6 августа – оба дня выпадали на воскресенье [33, с. 226].

Важную роль в исследовании эпохи Михаила Тверского играют летописные источники. Начало тверского летописания отражает растущую политическую мощь княжества последних десятилетий XIII в. Оно позволило вписать важные события Тверской земли в общерусскую историю. Тверское летописание зародилось в начале 1280-х гг. Это произошло не позднее 1285 г., поскольку первым достоверным известием является упоминание закладки каменного Спасского собора в Твери [58, стб. 406; 59, с. 81]. Инициатором летописной деятельности стал епископ Тверской Симеон (умер в 1290 г.). Е.Л. Конявская относит ранние летописные события тверской истории к изначально владычному летописанию епископов Симеона и Андрея, которые затем попали в великокняжеские своды [27, с. 141 – 145]. Неизвестно, где именно работали тверские летописцы. Наиболее вероятным местом является каменный собор Преображения Господня. Сохранилось множество известий за 1285 – 1327 гг., связанных с этим храмом, например, о его закладке (1285 г.), о его освящении малым чином и начале богослужений на фоне продолжающегося строительства (1286 г.), о преставлении епископа Симеона и его погребении на правой стороне собора (1287 г.), о поставлении епископом Тверским игумена Андрея «святому Спасу» (1289 г.), о завершении строительства собора и освящении «великим священием» (1290 г.) [59, с. 81 – 82].

В начале XIV в. Тверь являлась амбициозным политическим образованием, которое было готово вступить в борьбу за лидерство в Северо-Восточной Руси. В те годы началось бурное развитие местного летописания. Оно все больше расширяло репертуар известий, что позволило заложить основу великокняжеского летописания в годы княжения Михаила Ярославича. Закономерным итогом литературного и идейного развития при дворе тверского князя стало создание великокняжеского свода 1305 г., расширенного за счет тверских известий [44, с. 101]. Ядро известий составили известия крупнейших политических центров Северо-Восточной и Северо-Западной Руси: Владимир, Переяславль, Кострома, Москва, Великий Новгород, Торжок. Также добавились Тверь, Кашин, Рязань, Ростов, дополнительные статьи о Великом Новгороде, Торжке и Костроме [44, с. 101 – 102]. Свод 1305 г. стал первым опытом великокняжеского летописания в Твери, получившее оформление сразу после получения Михаилом ярлыка на Владимирский стол [56, с. 28 – 35]. Соединение повествований о событиях в других русских землях с тверскими говорит о претензиях на общерусский характер историописания под эгидой Твери.

Как и многие другие, тверские летописи не дошли до нас в «чистом» виде, они представлены в ряде летописных памятниках. Тверской вариант свода 1305 г. отразился в Лаврентьевской летописи 1377 г., а также в московском летописании (Троицкая и Симеоновская летописи) через свод 1327 г. Тверские книжники также осуществили обработку свода 1307/08 г. [44, с. 102]. Рогожский летописец был составлен в XV в. на основе тверского свода 1375 г. и общерусского свода конца XIV в. События 1288 – 1327 гг. представлены известиями преимущественно в тверской редакции [40, с. 23]. Тверской сборник составлен в 1534 г. на основе тверской летописи конца XV в. 1285 – 1375 гг. во многом соответствуют Рогожскому летописцу, но присутствуют как сокращения, так и дополнения текста [39, с. 62]. Общий тверской протограф Рогожской летописи и Тверского сборника после обрыва с 1300 г. возобновляется с 1306 г., а именно с известия о смерти великого князя Андрея Городецого и поездке Михаила Тверского в Орду (описаны события 1304 г.) [44, с. 100]. В 1307/08 г. Симеоновская летопись переходит с ультрамартовского на мартовской стиль, что отражает влияние московского летописания, поэтому Рогожский летописец и Тверской сборник даже после свода 1305 г. часто «опаздывают» на год до 1327 г. (известия 1305 – 1328 гг.). Это говорит о применении тверским летописцем одного и того же календарного стиля при обработке свода 1305 г. в рамках составления свода 1327 г., что формирует единство хронологии Лаврентьевской и Рогожской летописи, а также Тверского сборника [44, с. 100].

Свод 1327 г. стал последним общерусским сводом, созданного тверскими летописцами. Репертуар данного свода разнообразен, он также освещает события местного и общерусского масштаба: рождение и смерть князей, сооружение церквей и тверского кремля, династические браки и стихийные бедствия в Твери, поездки тверских князей в Орду, конфликты с Литвой, закладку нового города на Старице, поставление епископов, смену ханов в Орде. Значительное внимание уделяется сношениям с Москвой и Новгородом, отражающие основную линию политического развития княжеств в ту эпоху. В то же время ряд крупных событий в Тверском княжестве впоследствии был вычищен московскими редакторами. В частности, в сохранившихся осколках тверского летописания умалчивается кризис в отношениях тверской епископской кафедры и митрополии в ходе столкновений епископа Тверского Андрея и митрополита Петра на соборе 1311 г. [44, с. 102].

Яркие образы Михаила Ярославича представлены в осколках тверского летописания, отразивших безусловную политическую и духовную поддержку своего князя.

Тверское летописание свидетельствует об особом радение Михаила Тверского о церковной жизни своего княжества. На момент основания Спасского собора ему было около 13 лет. Формально Михаил считался совершеннолетним: он мог полноправно занять княжеский стол и вступить в брак. Однако в первых тверских известиях 1280-х гг. неизменно фигурирует его мать, Ксения, жена великого князя Ярослава Ярославича, воспитавшая Михаила «въ страсѣ Господни и научи святым книгам и всякои премудрости» [35, с. 130]. В сообщении о закладке и освящении Преображенского собора (1285 и 1290 гг.) говорится об участии Михаила Ярославича и его матери Ксении [58, стб. 406]. Аналогичное сообщение читаем в Симеоновской летописи о поставлении Тверского епископа Андрея, где князь выступает в роли правителя, объединяющего под своей властью не только знать, но и духовенство. Отмечается и особое положение его матери Ксении, выступающей связующим звеном между Тверским княжеством и великим княжением: «Княгиня Оксинья Ярославля съ сыномъ Михаиломъ […] и съ всѣми бояры, и с ыгумены, и съ попы, и крилошаны здумаша и выведоша игумена Андрѣя…» [59, с. 82]. Данные сообщения подчеркивают сопричастность великого княжения Владимирского событиям тверской истории. Очевидно, князь Михаил и Ксения Тверская прекрасно понимали необходимость в совместной церковной и светской деятельности по укреплению своего княжества.

Выбор праздника Преображения Господня для нового собора неслучаен. Почитание Спаса и Богородицы были важным княжеским «официальным» культом Северо-Восточной Руси. Характер этого религиозного образа отождествлялся с идеей могущества верховной власти, которая соответствовала независимому политическому курсу тверского князя [10, с. 42]. По мнению Г.С. Гадаловой, в этом выборе усматривается преемственность наследия идеологии самовластия владимирских князей, которая нашла свое выражение при Андрее Боголюбском, установившего 1 августа 1164 г. новый праздник, посвященный Всемилостивому Спасу [24, с. 57 – 58; 11, с. 64].

Ксения Тверская и епископ Симеон принимали активное участие в наставлении молодого князя. Владыка Симеона по праву называют духовным воспитателем Михаила Ярославича. Он же стоял и у истоков храмостроительства и летописания [11, с. 66]. По меткому наблюдению священника Александра Соколова, князь Михаил со своей матерью, епископом и духовенством составляли одну семью, которая делила и радость, и горе [67, с. 29]. Пример княжеской семьи в широком смысле демонстрирует удивительное единение верхушки тверского общества, не свойственное той эпохе раздора и усобиц, в которой ему довелось жить.

В 1288 г. «не въсхотѣ Михаилъ Тфѣрскыи покорится» великому князю Дмитрию и начал собирать полки против него и его союзников. Дмитрия Александровича поддержал его брат Андрей Городецкий, который с 1281 г. вел с ним непримиримую борьбу за великое княжение, разорял его земли с опорой на монгольскую рать, но временно примирился с ним в 1284 г. [59, с. 78 – 79; 65, с. 9]. Согласно рассказам Рогожского летописца и Тверского сборника, войска Дмитрия Александровича вступили в пределы Тверского княжества, девять дней стояли у Кашина, разорили его окрестности и сожгли Кснятин. Затем полки двинулись на Тверь, но Михаил воспрепятствовал их продвижению и «противу выеха». Видя самоотверженность и упорство молодого князя, Дмитрий Александрович примирился с ним и ушел ни с чем, распустив отряды своих братьев [58, стб. 34, 406]. Симеоновская летопись включает лаконичное сообщение, переработанное на основе оригинальных тверских известий: Дмитрий и Михаил сошлись у Кашина «и взяша миръ межи собою» [59, с. 81].

Рогожский летописец и Тверской сборник дают протверскую оценку событий 1288 г. Молодой тверской князь выступает здесь защитником интересов своего княжества, ради которых он готов пойти на опасный, жертвенный шаг, а именно противостоять коалиции великого князя. Нет оснований не соглашаться с тверскими летописцами. Михаил Ярославич и его окружение были прекрасно осведомлены о чудовищном разорении Северо-Восточной Руси Андреем Городецким и монгольской ратью в 1281 г. и понимали, что столкновение с великим князем может дорого обойтись Тверскому княжеству. Симеоновская летопись засвидетельствовала запустение во многих городах в 1281 г. и особенно выделила плачевное состояние соседствующего с Тверью Переяславля: «Взяша же городъ Переяславль […] за недѣлю до Рожества Христова. Въ Рожество же Христово пѣниа не было по всѣмъ церквамъ [т.е. не совершались богослужения – А.Н.], но въ пѣнья мѣсто плачь и рыдание, якоже пророк рече: “Преложу праздникы ваша въ плачь и пѣсни ваша въ рыдание” (Ам. 8:10)» [59, с. 78]. Мы не знаем о причинах конфликта между Михаилом и Дмитрием. Вероятно, они крылись в антипатии матери тверского князя, жены бывшего великого князя владимирского, в отношении Дмитрия Александровича.

В начале 1290-х гг. Михаил Тверской поддержал Дмитрия Александровича в борьбе за ярлык против его брата, Андрея Городецкого. Сторону Дмитрия занял и Даниил Московский, что свидетельствует о добрых партнерских отношениях соседствующих княжеств, направленных на общее единение Северо-Восточной Руси. И все же оба князя не вступили в открытую конфронтацию. Перед нашествием Дюденевой рати Михаил Ярославич подобно Александру Невскому поспешил в Орду. По наблюдению В.В. Каргалова, Михаил Ярославич принадлежал группе князей, искавших поддержки Ногая, среди которых также был великий князь Дмитрий и Даниил Московский [20, с. 193]. Э. Клюг частично оспорил данную точку зрения, поскольку Тверь враждовала с великим князем до конца 1280-х гг. Он же обратил внимание на ценное замечание Б. Шпулера, касающееся взаимоотношений Ногая и Тохты. В 1291 г. они вдвоем свергли хана Тулабугу, тем самым Ногай помог Тохте стать новым ханом. Противоречия между Ногаем и Тохтой возникли лишь во второй половине 1290-х гг., поэтому поход Дюденя «служил укреплению татарского владычества в целом» и не был направлен против интересов Ногая в русских землях [22, с. 77].

В.С. Борзаковский и А.В. Экземплярский полагали, что Михаил хотел получить ярлык на великое княжение [7, с. 88; 73, с. 458]: получение подтверждающей грамоты было равносильное гарантии неприкосновенности от войск Дюденя, поэтому полки Дюденя, брата Тохты, отказались от похода на Тверь. В пользу этого говорит и тот факт, что в 1305 г. Михаил все-таки получил ярлык именно от Тохты. Э. Клюг указывает, что последний не передал бы великое княжение союзнику Ногая [22, с. 78 – 79]. И все же, вероятнее всего, в 1293 г. Михаил Ярославич отправился к Ногаю – в противовес обращения Андрея Городецкого к Тохте. Заручившись поддержкой степняков Ногая, Михаил Тверской хотел отвести беду от своего княжества [29, с. 138; 8, с. 146]. Житие Софьи Ярославны, сестры Михаила Тверского, повествует, что во время иноческого пострижения Софьи князь «бяше в Ордѣ, заступая крестьяне [христиан – А.Н.] от нашествиа поганых» [30, с. 112].

Согласно Симеоновской летописи, тверичи с воодушевлением готовились к обороне города, когда Дюдень «въсхотѣша ити на Тферь», поскольку знали о скором возвращении своего князя. В то время Михаил Ярославич намеревался идти через союзную Москву, чтобы избежать преждевременного столкновения с карательным отрядом. Летописец воспринимает Божьим чудом известие о появление «некого попина», показавшего Михаилу «путь миренъ», поскольку в тот момент в Москве пребывали ордынцы. Узнав о возвращении Михаила Дюдень и Андрей Городецкий отказались от похода на Тверь. [59, с. 82 – 83] Михаил Ярославич предстает здесь в образе бесстрашного непобедимого князя, защитника своего княжества. По мнению Н.С. Борисова, он имел ярлык на Тверское княжество от Ногая, поэтому столкновение Дюденя с Михаилом означало бы прямое неповиновение эмиру, который вскоре мог свергнуть брата Дюденя, хана Тохту [8, с. 146].

Благодаря мудрой политике Михаила Ярославича Тверь не только устояла политически, избежала разорения, но и не отправила степнякам богатые дары, как это сделали новгородцы, тем самым она сохранила экономические ресурсы. После похода Дюденя в Тверь стали стекаться люди из других княжеств в поисках защиты от монгольских карательных экспедиций: «[…] бяше бо ся умножило людеи и прибѣглыхъ въ Тфери и из иныхъ княженеи и волостеи передъ ратью» [59, с. 82]. В тот момент Тверь стала общерусским центром сопротивления Дюденевой рати [10, с. 40; 11, с. 66, 70].

Михаил Ярославич остался верен своим принципам и после вокняжения Андрея Александровича. В 1294 г. Михаил принял в Твери ограбленного и униженного Андреем Дмитрия Александровича [59, с. 83]. Тверской князь, рискуя собственным положением и будущим, проявил высочайшее милосердие в самое темное время ордынской зависимости. Тогда же он выступил в качестве миротворца, инициировав переговоры по примирению братьев, что было нехарактерно для эпохи непрекращающихся усобиц. Примечательно, что в этом деле Михаилу помогал Тверской епископ Андрей и Даниил Московский [46, с. 328]. Это в очередной раз подчеркивает близкие отношения Москвы и Твери, а также демонстрирует поддержку Михаила со стороны церкви.

После Дюденевой рати союз Москвы и Твери не только сохранялся, но и несколько раз противостоял великокняжеской политике. В 1296 г. произошел конфликт из-за наследования Переяславского княжества Иваном Дмитриевичем, поскольку Андрей Александрович сам намеревался занять Переяславль. Во Владимире прошел съезд князей. На съезде Михаил занял сторону Даниил Московский и Иван Переяславский, выступив против великого князя Андрея Городецкого, Федора Ярославского и Константина Ростовского [59, с. 83]. Согласно Никоновской летописи, Владимирский владыка Симеон примирил стороны, и кровопролития удалось избежать [57, с. 171].

На рубеже 1296 – 1297 гг. Андрей Городецкий предпринял попытку завладеть Переяславлем, воспользовавшись отсутствием местного князя Ивана Дмитриевича. Сопротивление великому князю оказало объединенное московско-тверское войско, преградившее ему путь близ Юрьева. В событиях 1296/97 г. Симеоновская летопись дважды называет Михаила Тверского братом Даниила Александровича, подчеркивая их союзнические отношения. Летописец объясняет выступление Москвы и Твери просьбой Ивана Переяславского «блюсти свою отчину Переяславль князю Михаилу Тферскому» [59, с. 83 – 84]. Это известие ясно показывает более высокое положение Михаила в сравнении с Даниилом, поскольку именно его Иван Дмитриевич просил о защите своего княжества, а Даниил выступает в роли младшего союзника могущественного тверского князя. Подобная трактовка противоречит исторической действительности. По лествичному принципу Даниил находился выше Михаила, поскольку он был сыном Александра Невского, а Михаил – сыном младшего брата Александра, Ярослава Ярославича. Поэтому в московско-тверском союзе лидирующую позицию должен был занимать Даниил Александрович. Однако обстоятельства складывались так, что, вероятнее всего, князья действовали наравне. Таким образом, в сообщениях Симеоновской летописи о союзе Москвы и Твери наблюдается тверская оценку межкняжеских отношений, превозносящая Михаила Ярославича.

Московско-тверская коалиция распалась в 1300 г. в связи со смертью Ногая. В том году в Дмитрове прошел съезд князей, на котором произошла размолвка князей с Михаилом Тверским: московский и переяславский князь на этот раз объединились против Твери, а Михаил Ярославич занял сторону Андрея Городецкого, не примирившись с Иваном Переяславским [59, с. 85; 72, с. 62]. Так Михаил покинул своих союзников по антивеликокняжеской коалиции и перешел на сторону Андрея Александровича.

Изменения политического курса тверского князя влекло за собой неизбежное оказание всеобъемлющей поддержки масштабной политики Андрея Городецкого. Действия Михаила Ярославича отличались дальновидностью. В 1302 г. Андрей Александрович при поддержке новгородцев организовал успешный поход на немецкий город Венец на Неве. Исходя из общего контекста, князь Михаил должен был участвовать в походе, но «не дошедъ Новагорода Великаго, слышавъ, оже нѣмци побѣжени быша, и възратися назадъ» [59, с. 85]. Поход казался рискованным и затратным предприятием. Видимо, Михаил Ярославич тактично уклонился от выступления на северо-западном порубежье, продолжая накапливать силы для потенциальной борьбы за власть.

Рассмотренные летописные известия проливают свет на место Михаила Тверского в политической жизни Руси. Он представляет собой зрелого правителя, отстаивающего интересы своего княжества и претендующего на лидерство в Северо-Восточной Руси.

Череда противоречивых событий межкняжеских споров и союзов подводила Михаила Ярославича к возможности получения ярлыка на великое княжение. Михаил Ярославич получил грандиозную поддержку в своих претензиях на Владимир. В 1304 г. Андрей Александрович умер, и Владимирский стол оказался свободным. В 1304 г. перед смертью Андрей Городецкий пожелал, чтобы ярлык достался именно Михаилу как старейшему из рода Ярослава Всеволодовича. От лица церкви за него выступил митрополит Максим. [46, с. 92]. Новгородская первая летопись и опирающаяся на нее Никоновская летопись повествуют, что великокняжеские бояре, включая именитого боярина Акинфа, «ѣхаша въ Тферь» к Михаилу Ярославичу [60, с. 92; 57 с. 175].

Впервые со времен гибели Ярослава Всеволодовича был достигнут политический консенсус такого уровня. В глазах современников и потомков Михаил Ярославич не казался узурпатором, силой вырвавшим ярлык у своих братьев подобно Андрею Городецкому. Образ законного, справедливого князя, пользующегося поддержкой, напоминает Александра Ярославича. Не случайно Житие Михаила Тверского было написано под литературным влиянием Жития Александра Невского [25, с. 31]. И все же амбиции и упорство Юрия Даниловича в борьбе за власть не позволяют говорить о полном единении князей Северо-Восточной Руси.

Согласно лествичному принципу, главным претендентом на Владимирский стол становился Михаил Ярославич. В древнейшей редакции Повести о Михаиле Тверском и в Софийской I летописи констатируется этот факт: «Емуже по старѣишиньству дошелъ бяше степень княжения великого» [35, с. 130; 61, с. 207]. Повесть подмечает, что Юрий Данилович являлся Михаилу «сыновцем», т.е. племянником (в реальности двоюродным племянником), поэтому он не мог претендовать на Владимирское княжение [35, с. 130]. При описании в Повести возвращения Михаила в Тверь после неудачных переговоров с Юрием в 1317 г. московский князь назван «братом молодшим» [35, с. 135]. Это противоречивая формулировка означает будто Юрий должен был признать верховенство Михаила Ярославича, что не соответствует ни историческим реалиям, ни даже содержанию предложения, в котором используется эта формула – на тот момент Михаил уже «отступил» ему великое княжение.

По свидетельству современника, автора Повести о Михаиле Тверском, в 1304 г. митрополит Максим при поддержке княгини Ксении, пытался примирить Юрия Московского с Михаилом [11, с. 98]. Он обещал Юрию: «[…] чего въсхочешь изъ отчины вашея, то ти дастъ». Однако увещевания митрополита не остановили Юрия Даниловича. Он не послушал и отправился в Орду [35, с. 131; 61, с. 207]. Повесть снова подчеркивает роль владыки Максима в событиях 1305 г., поскольку он посадил Михаила на Владимирский стол, а также ссылается на высокое место князя в лествичной системе, тем самым утверждая его легитимность: «[…] и посаженъ бысть на столѣ дѣда, льца свлешл у свяьѣи Богородици въ Володимере блаженым и преподобным Максимом митрополитом всея Руси» [35, с. 132]. Тверской князь стремился задержать Юрия на пути, но безуспешно: «И много бысть замятни в Суждальскои земли во всѣхъ градѣхъ» [60, с. 92]. Также Михаил Ярославич насильно посадил в Новгороде своих наместников.

Столкновение Михаила Тверского с Юрием Московским в своем историческом моменте было естественным политическим развитием, обусловленным укорененной политической раздробленностью и игрой ханов на противоречиях русских князей. Повесть о Михаиле Тверском прямо указывает на ханскую тактику стравливания русских князей как на сложившуюся традицию [35, с. 131].

Михаил Ярославич стремился оказать давление на молодого и горячего московского князя и во время спора о великом княжении в Орде. По повелению Михаила тверской боярин Акинф пошел ратью на Переяславль, недавно вошедшего в пределы московских владений, но осада обернулась неудачей. Тверское летописание умалчивает о досадном поражении Акинфа. Рогожский летописец и Тверской сборник содержат лапидарные записи за 6814/15 г. о смерти Андрея Городецкого, поездке Михаила Ярославича в Орду, рождении сына Михаила, Константина, возвращении Михаила и его вокняжении во Владимире, о походе тверского князя на Москву и преставлении митрополита Максима [58, стб. 35, 407].

В Никоновской летописи известие озаглавлено как «Повесть о убиении Акинфове, боярине тверском», она незначительно расширена в сравнении с сообщением Симеоновской летописи. Оба текста представляют собой московский взгляд на события. Подчеркивается превосходство тверских сил над скромной переяславской и московской ратью Ивана Даниловича, которые героически держали оборону города. Ожесточенная битва была выиграна москвичами благодаря Божьему произволению: «Бишася зѣло крѣпко, и поможе Богъ князю Ивану и уби Акинфа у Переяславля, и зятя его Давыда, и множество Тверичь, и погнашася за ними и юстигающе много тферичь побиша» [59, с. 86]. Никоновская летопись добавляет: «И бысть въ Твери печаль и скорбь велиа, а въ Переславлѣ веселие и радость велиа» [57, с. 175 – 176]. После возвращения из Орды Михаил Ярославич отправился в поход на Москву. Ни один источник не свидетельствует о его результатах. Несмотря на обиду, новый великий князь Владимирский не стремился растратить все свои силы на неудачный приграничный конфликт, который он же и развязал.

В результате спора о великом княжении ярлык достался Михаилу Тверскому. На основе Жития Софьи, сестры Михаила Ярославича, В.А. Кучкин установил время поездки князя в Орду: он отправился к хану 1 мая и вернулся после 20 октября 1305 г. [30, с. 114]. Житие было написано в 1305 – 1306 гг. духовным лицом близким к княжескому окружению. Агиограф был хорошо осведомлен о взаимоотношениях Софьи с братом. Михаил Тверской фигурирует в Житии в качестве самостоятельного героя, а потому свидетельства о нем имеют особую ценность [30, с. 114].

После возвращения из Орды великий князь захватил Переяславль и присоединил его к Владимирскому княжеству [36, с. 137 – 139]. Решительный шаг Твери иллюстрирует стремление к возвращению законной границы на московско-тверском порубежье, что препятствовало усилению Юрия Даниловича. Иван Дмитриевич Переяславский завещал свое княжество Даниилу Московскому, поскольку у него не было наследников. Однако это противоречило принципу наследования выморочного удела, и ему надлежало войти в состав Владимирского великого княжения. Вскоре после этого события Михаил Ярославич принял титул «великого князя всея Руси», закрепивший не только его первенство в Северо-Восточной Руси, но и превосходство над Москвой.

Михаил Тверской первым среди русских князей получил титул «великого князя всея Руси» [13, с. 102; 6, с. 34]. Пространная редакция Повести о Михаиле Тверском является древнейшим источником, использующим данный титул. Михаил Ярославич систематически титулуется великим князем, начиная с рождения и заканчивая гибелью, то есть в том числе в те периоды его жизни, когда он точно не обладал великокняжеским ярлыком [35, с. 130, 132, 135, 155]. С одной стороны, нет оснований полагаться на данные свидетельства, поскольку они противоречат историческому контексту и другим источникам. С другой, они отражают позицию агиографа и отношение тверских книжников к Михаилу Ярославичу, ставшего символом могущества Тверского княжества.

Нечто подобное встречаем в «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского, в названии и тексте которого Дмитрий Донской неоднократно именуется русским царем, хотя он и не венчался на царство [66, с. 206, 208, 210]. Однако в данном случае речь идет о почетном определении, а не о принятом в действительности титуле. В.А. Кучкин убедительно показал, что Михаил Ярославич стабильно именовался «великим князем всея Руси» в договорных грамотах с Великим Новгородом с 1307 по 1317 гг., когда он сохранял за собой владимирский стол. Титулование отмечалось в инскрипции или интитуляции этих договоров [14, с. 19 – 24; 31, с. 12].

Удается проследить непрерывную цепочку наделения правителей Северо-Восточной Руси титулом «великий князь всея Руси» от Михаила Тверского к Ивану III – создателю единого Русского государства. Устойчивое употребление этой формулы свидетельствует о наличии особого титула, закрепившегося в традиции Московского княжества, но не о почетном определении князя. Титул подчеркивал высокое положение его носителя в сравнении с прочими князьями, а также указывал на территориальную область распространения его власти [31, с. 18]. Указание «всея Руси» подчеркивало претензии великого князя на владение территорией от Северо-Восточной Руси и вплоть до всех исконно русских земель.

Титулатура Ивана III не раз становилась предметом специальных исследований [37, с. 26 – 36; 2, с. 6 – 15]. За годы правления в договорах с князьями и документах внешних сношений он именовался господарем/осподарем и великим князем, выражая суверенные права на русские земли. Глубоко символично, что Иван Васильевич в докончании с последним Тверским князем Михаилом Борисовичем называет себя великим князем всея Руси, как это сделал первый Михаил в династии тверских князей: «[…] великого князя Ивана Васильевича всея Руси» [17, с. 295].

Высокие характеристики княжеского достоинства тверского правителя приводятся в послании константинопольского патриарха Нифонта к Михаилу Ярославичу: «Богомъ прославленому и благочестивому сынови духовному нашего смирения Михаилу, великому князю всея Руси». Нифонт писал, что Михаилу «Богомъ дана […] есть власть и княжение», а также предлагал ему самостоятельно выбрать кандидата в митрополиты в случае смещения владыки Петра: «[…] кого въсхощеть боголюбьство твое» [62, стб. 147 – 149].

Монах Акиндин украшает тверского князя высокими эпитетами: «Богомъ съхраненому и благочестивому и благочестия держателю, великому князю Михаилу и честному самодержьцю рускаго настолования» [62, стб. 149]. Таким образом подчеркивается верховность, суверенность и неделимость власти Михаила на Руси, несмотря на сузеренитет ордынского хана. Это свидетельствует о распространении влияния власти Михаила [31, с. 20].

Акиндин горячо призывает бороться Михаила с мздоимством в церкви, подчеркивая, что он «царь еси, господине княже, въ своеи земли». По наблюдению исследователей, это выражение является переводом латинской фразы «Rex est dominus in regno suo» («Король есть господин в своем государстве»). Она выражает претензию французских королей на власть против притязаний императоров Священно Римской империи и папской курии, которая была известна со второй половины XII в. и была особенно актуальна в конце XIII – первой половине XIV в. [76, р. 136; 22, с. 103 – 104]. Данная формула была выработана французскими легистами для обоснования доктрины, согласно которой власть короля признавалась выше церковной власти римского папы [71, с. 27; 31, с. 20]. Акиндин мог узнать об этой формуле в Константинополе, куда он был отправлен Тверским епископом Андреем для получения разъяснений по вопросу взимания денег за поставление на церковные должности. Э. Клюг и В.А. Кучкин полагают, что Михаил Ярославич добивался распространения представлений о его главенствующем положении на политической карте Северо-Восточной Руси не только в русских землях, но и в Византии. Хронист Максим Плануда, писавший о тверском посольстве к византийскому императору Андронику II Палеологу, указал, что его послал Михаил «basileus ton Rhos», т.е. дословно «царь Руси» [22, с. 103; 31, с. 21].

Е.Л. Конявская развивает эту идею: «Принятие титула «великий князь всея Руси» было целенаправленным актом Михаила Ярославича, свидетельствовавшим о целенаправленном движении его политических устремлений к сильной княжеской власти, консолидирующей русские земли». Развитие идеологии необходимости сильной княжеской власти на разрозненных русских землях отразились и в литературных памятниках: при дворе тверского князя велось летописание, а в княжеском окружении создавались агиографические произведения [23, с. 22]. По наблюдениям В.А. Кучкина, Повесть о Михаиле Тверском входила в состав тверского великокняжеского летописного свода 1327 г. Автор памятника формулировал идею единовластия, единения младших князей и бояр, всех русских князей под началом владимирского князя: «Включение подобных сочинений в своды отражало идейно-политические устремления тех, в чьих руках находилось летописное дело» [33, с. 247 – 272].

Однако насколько широко демонстрировалось увеличение власти Михаила Тверского в реальной политики? Историки замечали, что Тверь не стремилась присоединять к своим владениям мелкие княжества подобно Москве в начале XIV в., и в то же время лишь Москва и Великий Новгород оказывали сопротивление Твери до 1317 г. [77, р. 7; 22, с. 104]. Политика внутреннего усиления Твери не вызывала неприятия большей части княжеств Северо-Восточной Руси. С осторожностью можно говорить о принятие фигуры Михаила Ярославича в качестве претендента на статус общерусского князя.

Книгописная деятельность достигла высокого уровня развития при Михаиле Ярославиче. Известен список Мерила Праведного (РГБ. Ф. 304. № 15) середины XIV в. В свою очередь, он восходит к не сохранившемся списку XIII в., который также бытовал в Твери [54, с. 18]. Первый Тверской епископ Симеон (умер в 1290 г.) является одним из вероятных тверских редакторов Мерила Праведного и автор помещенного в сборнике «Наказания» князю Константину Полоцкому, отражающего «тверской» период деятельности владыки [32, с. 245; 43, с. 127; 27, с. 141]. Это сочинение выразило стремление церковных и светских властей выступить с актуальной для русского общества программой – представить Тверь носителем правопорядка. Важное место в сборнике отводится вопросу «царского достоинства», истинности власти, также в нем резко осуждается произвол княжеских тиунов [54, с. 19].

В княжение Михаила Ярославича в Твери появляются местные изографы. В 1292 г. был расписан Преображенский собор [57, с. 168], однако ранние тверские иконы неизвестны.

По заказу Михаила Тверского и его матери Ксении между 1304 – 1307 гг. тверские книжники создали иллюминированный список византийской Хроники Георгия Амартола (РГБ. Ф. 173. № 100) [54, с. 20 – 22]. Хроника была не только популярным произведением на Руси, но и одним из основополагающих источников раннего русского летописания. Список был создан вскоре после получения ярлыка на великое княжение в Орде в 1305 г., что глубоко символично. Хроника Георгия Амартола украшена 127 миниатюрами. В лицевом списке хроники представлен ктиторский портрет Михаила Ярославича с матерью Ксенией. Центральная фигура Спаса указывает на то, что изображаемое в миниатюре происходит в тверском Преображенском соборе, а члены семьи, его ктиторы, находятся в моленном предстоянии перед Спасом [50, с. 18 – 22]. Это едва не единственный прижизненный портрет князя до XVI в. Тверской список представляет собой образец результатов труда ведущих местных мастеров. Согласно изысканиям Г.В. Попова, данный список бытовал в Твери [53, с. 77 – 83].

Ктиторский портрет в хронике выявляет характер и размах претензий на общерусскую великокняжескую власть. Исследователи полагают, что миниатюра подчеркивает соименность князя Михаила Ярославича и византийского императора Михаила III, о котором повествуется на л. 17 в событиях середины IX в. (перед изображением князя Михаила на л. 17 об.), также выявляется их определенное сходство. Прообразом портрета Михаила Тверского могла послужить выходная миниатюра византийского списка с изображением Михаила III. Здесь проявляется замысел рассмотреть русскую историю в связи с историей всемирной, в которой правление конкретного князя является неотъемлемой частью истории правления римских кесарей и византийских императоров. Хроника последовательно развивает идею богоустановленности единодержавной власти, популярной при тверском дворе. Деятельность Михаила и его окружения характеризуется воссозданием образа политических и юридических норм домонгольской эпохи, а Тверь закономерно претендует на роль нового Киева и Владимира [54, с. 20]. Таким образом, в правление Михаила Ярославича в Твери активно велась книгописная деятельность, развивалась иконопись и храмостроительство – яркие свидетельства культурного и духовного подъема княжества под управлением дальновидного князя.

Михаил Тверской предпринимал попытки по ведению церковной политики в интересах собственного княжества, однако о ней возможно судить лишь по обрывочным свидетельствам источников. Он рассчитывал на помощь митрополита Максима, в 1299 г. перенесшего кафедру из Киева во Владимир и поддержавшего Тверь в противостоянии Москве. Весьма вероятно, Михаил Ярославич планировал превратить Тверь в центр церковной жизни Северо-Восточной Руси: позднее аналогичную политику проводил Иван Калита, опираясь на благосклонную поддержку митрополитов Петра и Феогноста. Однако Твери не суждено было развиваться по московскому сценарию, поскольку владыка Максим преставился сразу после возвращения Михаила с великокняжеским ярлыком (16 декабря 1305 г.) [62, стб. 368]. Он послал в Константинополь своего кандидата, тверского игумена Геронтия, но патриарх Афанасий поставил митрополитом Петра Волынского.

В 1310 г. сменился константинопольский патриарх, и место Афанасия занял Нифонт. Михаил Ярославич послал к нему жалобу, обвиняя владыку Петра в продаже церковных должностей в надежде поставить своего митрополита. Патриарх Нифонт в своем послании к Михаилу подчеркивал, чтобы великий князь ожидал результатов церковного разбирательства и предложил ему самостоятельно выбрать нового кандидата в митрополиты в случае низложения Петра [62, стб. 147 – 149].

Со стороны Михаила Тверского не последовало никаких действий в отношении митрополита. В конце 1310 – начале 1311 г. в Переяславле был созван церковный собор, на котором Тверской епископ Андрей обвинял владыку Петра в симонии и разрешении близкородственных браков. Иван Калита заступился за митрополита, положив начало их теплым взаимоотношениям.

Ошибочно считать, что обвинительная кампания против митрополита было личным проектом великого князя. Она нашла широкую поддержку среди тверского духовенства. Выразителем переживаний местного священства стал монах Акиндин, посланный епископом Андреем к патриарху Нифонту для определения каноничности практики получения денег за поставление на церковные должности. Как отмечалось выше, Акиндин горячо призывал бороться Михаила с мздоимством в церкви, подчеркивая, что он «царь еси, господине княже, въ своеи земли» [62, стб. 149]. Очевидно, Акиндина могла волновать не только нравственная чистота предстоятеля, но и перспектива быстрой церковной карьеры, однако источники об этом умалчивают.

Э. Клюг полагал, что Михаил Тверской не откликнулся на дерзкое предложение лично выступить против митрополита, сформулированное в узких кругах тверского клира; возможно, он даже приказал прекратить нападки на Петра [22, с. 102]. Об этом свидетельствует предложение инока Акиндина принять меры против митрополита Петра: «Повелено и тобе, господине княже, не молчати о семъ святителемъ своимъ… Или речеши, господине, кривымъ изветом: “Сами ся управлять, како хотять, а язъ въ се не въступлюся”» [62, стб. 157]. Данное замечание указывает на то, что великий князь пытался уклониться от вмешательства в церковный спор, а значит, он не мог его инициировать.

Михаил Ярославич заботился об усилении собственного княжества, пользуясь великокняжеским авторитетом. Еще Дмитрий и Андрей Александровичи перестали проживать во Владимире постоянно, однако ожесточенная политическая борьба лишила их перспективы возвышения своих княжеств [55, с. 81]. Данная модель управления была впервые успешно реализована Михаилом Тверским, затем ей пытался следовать Юрий Данилович в Москве, а Иван Калита практически довел ее до совершенства. Власть великого князя распространилась и за пределами его владений. В 1307 г. Михаил Ярославич утвердился в Великом Новгороде, однако с 1312 г. время от времени он находился в ожесточенном конфликте с местным боярством. Именно тогда Новгород стал разменной монетой в конфликте Михаила Тверского и Юрия Московского. Этим противоречиями пользовались расчетливые новгородцы, занимая сторону то одного, то другого князя.

В борьбе за политическое лидерство в Северо-Восточной Руси князья стремились установить добрые отношения с Великим Новгородом – потенциальным союзником с ведущим уровнем экономического развития среди русских земель. Великий князь владимирский в целом всегда признавался свободолюбивыми новгородцами. При этом номинальное соглашение с верховной властью великого князя не всегда означало, что его влияние действительно распространялась в северо-западных землях.

На начало XIV в. история уже знала яркие моменты новгородско-тверских отношений. Младший брат Александра Невского и отец Михаила Тверского, основатель династии тверских князей Ярослав Ярославич в 1254 – 1255 гг. княжил в Пскове и Новгороде. Непродолжительное позволило ему обзавестись тесными контактами с верхушкой новгородского боярства. Утвердившись на великокняжеском столе, Ярослав Ярославич был признан новгородцами. В 1265 г. он заключил брак с Ксенией Юрьевной, дочерью видного боярина Юрия Михайловича [57, с. 144]. Ему довелось скрепить княжеской печатью важный торговый договор Новгорода, Готского берега, Любека и прочих немецких городов. В 1260-е гг. Ярослав Ярославич принял устав «о мостех», регламентировавший повинность по мощению новгородских улиц [16, с. 149 – 152]. Великий князь не жалел сил на защиту Новгородской земли. В 1267/68 г. он собрал войско против Ливонского ордена, участвовавшее в битве у замка Раковор, известной своим размахом и громкой победой русского оружия, а также удачно ходившее на Ревель.

И все же княжение Ярослава Ярославича было омрачено чередой конфликтов 1269 – 1270 гг. Новгородцы выступали против усиления великокняжеской власти, в частности против выплаты ордынского выхода. Однако в грамотах бояре противопоставляли политику Ярослава «насилию» Александра Ярославича: «А что, княже, братъ тови Александръ дѣялъ насилие на Новѣгородѣ, а того ся, княже, отступи» [14, с. 11]. В результате Новгородцы изгнали князя. Заключив с ними предварительное докончание, он отправился за поддержкой в Орду, но по дороге скончался. Фраза «у нас князя нетуть» позволила В.Л. Янину даже говорить о желании новгородцев упразднить княжескую власть в городе, поскольку ими отрицался великокняжеский суверенитет, но и необходимость в княжеской власти [75, с. 157]. Тем не менее, наличие князя было необходимостью даже для Великого Новгорода, поскольку институт княжеской власти был неотъемлемым элементом средневековой государственности. Князь осуществлял и важные функции – военную и судебную [70, с. 33].

Михаил Ярославич также вел активную политику в отношении Новгорода. В 1296 г. он заключил первый договор с Новгородом, по которому он присоединялся к княжескому союзу против великого князя Андрея Александровича, выступая в поддержку его оппонента, хана Ногая. К новгородско-тверскому союзу примкнули Даниил Александрович Московский и Иван Дмитриевич Переяславский [14, с. 14; 74, с. 150 – 151]. В 1304 г. было заключено докончание, по которому новгородцы признавали Михаила своим князем. Грамота показывает, что он стремился к распространению собственной власти за пределы Тверского княжества еще до выдвижения претензий на великое княжение. Отправившись к хану за ярлыком, Михаил Ярославич пытался утвердить свою власть силой, отправив в Новгород наместников. Изначально горожане отказались их признавать, однако затем великий князь утвердил свою власть [72, с. 62].

В 1305 г. новгородцы жаловались Михаилу Тверскому на злоупотребление княжеских наместников в новгородских пригородах Федора Михайловича (Псков) и Бориса Константиновича (Корела). Они получили города в кормление еще при Андрее Александровиче, и с его смертью перешли на службу Михаилу Ярославичу [14, с. 18; 72, с. 111 – 113]. С одной стороны, казус показывает негативное отношение новгородцев к Михаилу, с другой, проливает свет на политическую преемственность между ним и Андреем Городецким, что было не свойственно контексту политического развития эпохи. В данном случае прослеживается тенденция к восстановлению политической стабильности и установлению постоянных взаимовыгодных отношений с Великим Новгородом.

Актуальный договор, обеспечивавший прочный мир с Новгородом, был заключен Михаилом Ярославичем лишь в 1307 г. [14, с. 19 – 22; 52, с. 238]. Михаил закреплял свое политическое влияние в Новгороде. Это проявилось даже в строительстве новых церквей, посвящение которых соответствовало распространенным культам Южной и Северо-Восточной Руси (честь Бориса и Глеба и в честь отцов I Вселенского собора) [9, с. 117 – 119; 72, с. 92].

Однако злоупотребления наместников продолжались, а также усиливались поборы в пользу Орды, что приводило к новым волнам возмущения новгородцев. Тверичи собирались идти в поход на Новгород, но их не благословил митрополит Петр [59, с. 87]. После возвращения Михаила Ярославича из Орды он возглавил военный поход по Новгородской земле, в результате которого захватил Торжок и Бежецк – города на южном порубежье. Также великий князь вывел своих наместников и организовал Новгороду хлебную блокаду. В результате новгородцы послали к нему архиепископа Давыда, способствовавшего примирению стороны, и заплатили выкуп [60, с. 94; 52, с. 238].

Юрий Данилович предпринимал попытки распространить свое влияние в Новгородской земле в рамках соперничества с Михаилом Тверским за лидерство в Северо-Восточной Руси, поскольку управление Новгородом входило в прерогативу великого князя. Московско-новгородский союз получил окончательное оформление в 1315 г., когда в город приехал Юрий и Афанасий Даниловичи. Вскоре Юрий был вызван в Орду ханом Узбеком, и в городе остался Афанасий Московский с соратником Юрия, Федором Ржевским. Михаил Ярославич предпринял попытку военного сопротивления московской экспансии, и при поддержке ордынцев под предводительством посла Таитемира отправился в военный поход на Новгород. В результате сражения под Торжком 10 февраля 1316 г. Михаил Тверской одержал полную победу, сжег пригород Торжка и потребовал выдачи Афанасия Даниловича и Федора Ржевского. Они были отправлены в Тверь в качестве заложников, укрепления Торжка были срыты, а тверичи получили огромный выкуп – 5 тыс. гривен. Михаил вновь восстановил полноту своей власти в Новгороде и поставил там своих наместников [58, стб. 36; 72, с. 63; 60, с. 92]. Тверские летописи повествует о «зле» от ратей Дюденя, Кавгадыя и Ахмыла, пришедших с русскими князьями, но в то же время положительно оценивают победу Михаила в союзе с ханским послом Таитемиром над новгородцами [44, с. 103].

Нет оснований наблюдать здесь желание Михаила подчинить Новгород в рамках политики объединения Руси. Справедливо расценивать военное давление на Новгород как стремление восстановить традиционные отношения Новгородской земли и великого князя Владимирского, поскольку новгородцы призвали на княжение московского князя вопреки «старине». В свою очередь Новгород был заинтересован в союзе с Юрием Даниловичем, поскольку он представлялся им слабы князем, не заинтересованным в распространение сильной княжеской власти в Новгородской земле и не претендовавший на ее экономическую независимость.

Особое значение следует придать рассмотрению духовных ориентиров Михаила Ярославича, наиболее полно воплотившихся в образе святого, который традиционно наделялся книжниками тенденциозными житийными характеристиками («крѣпкыи умом и терпеливыи душею, блаженыи и христолюбивыи великыи князь» [35, с. 126]). Однако среди агиографических клише наблюдаются идеалы, которыми он руководствовался в реальной жизни.

Князь Михаил был глубоко религиозным человеком. Из его Жития известно, что прибегал к длительному псалмопения, которая в ранней традиции была одной из форм непрестанной молитвы: «[…] в нощь убо пояше псалмы Давыдовы». Такая практика характерна для монахов и преподобных, но никак не для опытного политика и воина. Описывая его кончину, агиограф привел очень живые известия о непрестанных молитвах князя перед гибелью: «Дадите ми Псалтырь, велми бо ми “есть прискорбна душа моя”» [35, с. 152–154].

Набожность князя отражается на многих страницах его биографии, в том числе в особом почитании и послушании собственной матери [58, стб. 36]. Н.П. Жилина точно подметила: «Действия, совершенные Михаилом Ярославичем перед его последней поездкой в Орду и отраженные в исторических источниках, заставляют предполагать глубокие перемены, произошедшие в его душе» [18, с. 93]. Помимо прощаний с близкими и распоряжений о княжении и имуществе Михаил Тверской осуществлял духовную подготовку к вероятной расправе. Взяв благословение у епископа Варсонофия и тверских священников, он отправился под Владимир, на реку Нерль, где в последний раз исповедался своему духовнику, игумену Иоанну, «на многы часы очищая душю свою». Он сокрушался, что из-за его грехов его земля и народ переживают тягостные испытания [35, с. 138]. Очищение своей души искренним и чистосердечным раскаянием дало ему силы со смирением переносить в плену пытки и унижения и с достоинством встретить смерть [18, с. 93]. В оценке Повести о Михаиле Тверском великому князю было суждено стать мучеником за веру. Агиограф подчеркивает, что святой принял смерть от мусульман, поскольку хан Узбек на тот момент принял ислам в качестве государственной религии в Орде: «Сѣде инъ царь именем Озбякъ и видѣ богъмерьскую вѣру сроциньскую. И оттолѣ начаша не щадити рода християньска» [35, с. 132].

В Повести нашла отражение так называемая идеология «ордынского плена», сформулированная владимирскими и ростовскими книжниками во второй половине XIII в. Рассуждая о чертах своего времени, автор Повести последовательно обращается к образам вавилонского пленения иудеев [35, с. 132]. Повесть начинает рассказ о жизни Михаила Тверского, отсчитывая дату его рождения от Батыева нашествия, характеризуя установления ордынского господства как плен: «По великомъ жестокомъ пленении русстѣмъ минувшим 30 и 4 лѣт» [35, с. 129]. Политика хана Узбека, направленная, по мнению автора Повести, против христиан, соотносится с вавилонским пленом: «Якоже бо о таковых рекоша царския дѣти, въ плѣну в Вавилонѣ сущии, глаголаху: “Предасть ны в руцѣ царю немилостиву, законопреступну, лукавнѣйшу паче всея земля” (Дан. 3:32)» [35, с. 132]. Нелицеприятные эпитеты адресованы персонально ордынскому хану. Невозможно принять подобные высказывания за попытку формирования объективной оценки роли Узбека в истории русско-ордынских отношений. Она призвана продемонстрировать ожидания несправедливого суда, которому будет предан Михаил Ярославич, и объяснить, почему Господь попустил беззакония. Развивая авторскую мысль, Повесть вспоминает о причинах взятия Иерусалима Титом (I в. н.э.) и Константинополя Фокой (VII в.) и резюмирует – это случилось за прегрешения людей, как и русское пленение.

Причиной Божьей казни, ниспосланной на русские земли, Повесть называет вражду между князьями Михаилом и Юрием. В 1305 г. первая ссора князей была вызвана стремлением «князей татарских» настроить их друг против друга. С этой целью они подговорили Юрия Московского предложить больший объем ордынского выхода, чтобы гарантированно получить ярлык: «Обычаи бѣ у поганых и до сего дни: вмещущи вражду между братиею князи русскыми, себѣ множаишая дары възимаютъ» [35, с. 131]. Несмотря на попытки князей примириться, ордынцы стремились их рассорить. Часть весны и лета 1315 г. оба князя находились в Орде. Во время пребывания князей у хана Узбека в 1315 г. между ними вновь началась «превеликая» распря [35, с. 133]. Ее содержание не раскрывается, но известно, что речь идет о втором споре за Владимирское княжение. После подтверждения прав на великое княжение Михаил Ярославич вернулся на Русь, а Юрий Данилович остался у хана и провел в Орде по меньшей мере еще один год. Очередной конфликт был спровоцирован степняками-заимодавцами.

Юрий Данилович «многое сребро» вернул у ордынских заимодавцев и получил права на великое княжение. Сообщение Повести о значительной сумме, выплаченной Юрием за великокняжеский ярлык, является уникальным, оно не вызывает подозрений в своей достоверности. Известие делает более понятным грабительскую политику Юрия в отношении Твери, Новгорода и, возможно, Рязани, поскольку нового великого князя обременили большими долгами в Орде [45, с. 86; 33, с. 228]. Автор Повести использует в отношении заимодавцев традиционную для русской литературы негативно окрашенную этноконфессиональную лексику («безаконии измаилтене, не сыти суще мъздоимьства»), а также подчеркивает, что ордынцы находились под влиянием дьявола [35, с. 133]. Тем самым в Повести выстраивается оппозиция мира тьмы, приспешников демонов и праведных русских князей, хранящих православную веру. Юрий Московский не принадлежал к их «партии», однако он стал для хана инструментом ослабления тверского влияния в Северо-Восточной Руси. Юрий Данилович соглашался на политические интриги Узбека, но его использовались для углубления противоречий московско-тверских отношений.

В результате Юрий Московский женился на ханской сестре Кончаке, получившей при крещении имя Агафья, и получил ярлык на великое княжение. В конце весны – начале лета 1317 г. Юрий вернулся из Орды в сопровождении эмира Кавгадыя.

В начале противостояния Москвы и Твери в 1317 г. Михаил Ярославич отправился на переговоры к Юрию Даниловичу и Кавгадыю под Кострому [58, стб. 37]. Юрий побуждал его признать, что ярлык на великое княжение отныне в руках московского князя, что Михаил признать не мог. По свидетельству Жития Михаила Тверского согласился оставить Владимирское княжение при условии ненападения на Тверское княжество: «Брате, аже тебе дал Бог и царь княжение великое, то и аз отступлю тебе княжения, но в мою отприснину не вступаися» [35, с. 134]. Несмотря на очевидный произвол Узбека и нелегитимность его решения о передаче ярлыка Юрию, Михаил проявил смирение перед волей Бога и ордынского сюзерена. Так агиограф формировал образ праведной жертвы святого. И все же представляется сомнительным, что князья действительно смогли договориться. Вероятнее всего, тверской князь смог уговорить Юрия взять паузу, поскольку он не был готов оказать адекватное сопротивление московско-ордынскому войску. Михаил вернулся в Тверь, где начал укреплять оборону города и готовиться к войне [35, с. 134; 1, с. 94 – 95]. В Повести также говорится, что Михаил передал Юрию дань, которую он собрал с русских земель как великий князь. Возможно, это дополнение вставлено для того, чтобы доказать неправомерность обвинений, выдвинутых в Орде против Михаила Ярославича [33, с. 229].

После ухода Михаила из Костромы суздальские князья заняли сторону Юрия и отправились вместе с ним грабить Клинскую волость, входившую в состав Тверского княжества. Также московскому князю удалось заручиться поддержкой новгородцы выступили из Торжка и вторглись в северные пределы Тверской земли. Михаил Ярославич сумел одолеть новгородскую агрессию и заключить мир [58, стб. 37].

Внушительные силы Михаила Тверского были хорошо известны Кавгадыю и Юрию, поэтому они не решались перейти к резкому наступлению [45, с. 84 – 85]. Татарские и московские отряда выжидали под Тверью пять недель, после чего Кавгадый начала отправлять к Михаилу эмиссаров, но безуспешно: «И ездиша послове от Кавгадыя к великому князю Михаилу много, а все с лестию, и не бысть межи има мира» [58, стб. 37]. Согласно Повести, Михаил Тверской выступал в этих событиях исключительно как обороняющаяся сторона, как князь, ранее на протяжении трех месяцев бездейственно наблюдавший за разорением его земель. К нанесению ответного удара его побудил лишь прорыв союзников к Волге [22, с. 107].

Решительные действия Михаила Тверского в рамках конфликта с Юрием Московским обусловлены не прагматизмом и конформизмом, а убежденностью в своей и Божьей правде, продиктованной евангельским мотивом самопожертвования: «[…] великыи князь Михаило Ярославич, свое царство у месты вменивъ, остави, приятъ страсть нужную, положи душу свою за други своя, помня слова Господне…» Данная мысль рефреном отзывается в кульминационных событиях Повести. Такой подход позволил агиографу представить подвиг Михаила как мученичество за веру и жертву за народ Тверского княжества [25, с. 40].

Автор Повести вкладывает эту идею в уста Михаила, призывавшего на бой тверичей: «“Иже аще кто положить душу свою за другы своя” (Ин. 15:13), “велик наречется въ царствии небеснѣмъ” (Мф. 5:19). Нам же не за единъ другъ, ни за два положити душа своя: селико народа в полону, а ини избиени суть, жены же и дщери их осквернени суть от поганых, а нынѣ мы иже за толика народа положим своя душа. Да вменится нам слово Господне въ спасение» [35, с. 135 – 136]. Речь князя развивает евангельскую цитату в русле антиордынской риторики, подчеркивается, сколько людей несправедливо пострадало от монгольского зла. Михаил Тверской побуждает тверичей биться за невинноубиенных и уведенных в плен во спасение их душ.

Этот императив снова проявляется в житийном описании похода в Орду, суда и гибели Михаила Тверского: вспомнив подвиг Дмитрия Солунского, решает «положити душю свою за многия душа» и за «отечьство» [35, с. 140; 33, с. 39]. Здесь воплощается нравственный подвиг князя и его сильная политическая позиция.

Этот идеал нарочито подчеркивает духовное единство Михаила Тверского с Александром Невским и Дмитрием Донским. Книжники традиционно искали религиозные мотивы в оправдании или осуждении политических деяний. Однако в данном случае первична убежденность Михаила Ярославича в своей правде, в сакральности своих действий, которая спустя время осмыслялась древнерусскими интеллектуалами в летописных и агиографических произведениях. В конечном счете, упомянутое столкновение стоило Михаилу Тверскому жизни, за что он и сподобился святости.

22 декабря 1317 г. в 40 верстах от Твери состоялось решающие сражение между противоборствующими сторонами – Бортеневская битва [51, с. 35 – 57]. Михаил Ярославич разбил объединенное московское, суздальское, ростовское, ярославское и монгольское войско, предварительно отразив наступление новгородцев. Юрий спасся бегством и укрылся в Новгороде. В тверском плену оказался его брат Борис и жена, ханская сестра Кончака. На следующий день бежавший с поля битвы Кавгадый был приглашен в Тверь, где ему оказывались всяческие почести [58, стб. 38].

В феврале 1318 г. Юрий Московский с новгородцами и Михаил Тверской заключили мирный договор. Повесть отмечает, что это произошло у Синеевского. Докончание фиксирует грамота, которую исследовал В.А. Кучкин и смог частично реконструировать ее утраченные фрагменты. Текст договора будто утверждает прочный мир между сторонами. Михаил Ярославич восстанавливал торговые сношения: «[…] а ворота ти отворити, а хлѣбъ ти постити и всякыи ти гость пустити в Новгород, а силою ти гостя въ Тфѣрь не переимати». Также утверждалось, что через Тверское княжество могут свободно проезжать новгородские люди и послы «бес пакости». И все же в договоре сообщалось, что Михаил Тверской разрывал более выгодные для него предшествующие договоры В докончании Юрий и Михаил названы великими князьями, но ведущая роль во взаимоотношениях с Новгородом отводится Михаилу Ярославичу, что подчеркивает его авторитет и превосходство над Юрием Даниловичем [34, с. 174 – 175]. Несмотря на примирение, вероятно, они собирались вместе ехать в Орду и продолжать спор о великом княжении [35, с. 138; 45, с. 85].

Вскоре стало известно, что Кончака умерла в тверском плену. Источники не раскрывают обстоятельства ее смерти. По мнению Юрия и Кавгадыя, к ее гибели был причастен лично Михаил, однако в действительности смерть ханской сестры являлась для него наиболее трагичным исходом конфликта. Михаил Ярославич отправил посла в Москву, но Юрий Данилович в гневе убил его. Затем он вместе с Кавгадыем поспешил в Орду, а Михаил стал дожидаться ханского вызова, отправив в качестве заложника своего малолетнего сына Константина в качестве знака покорности воли Узбека. Хан был настолько разгневан, что приказал заточить прибывшего в Орду Константина Михайловича и уморить его голодом. Однако советники Узбека рекомендовали оставить 12-летнего княжича в живых, чтобы Михаил гарантированно приехал на ханский суд [35, с. 137 – 138; 61, с. 126 – 127; 58, стб. 38].

В августе 1318 г. ханский посол Ахмыл вызвал Михаилу в Орду, сообщив, что Юрий и Кавгадый оклеветали его: «Зовет тя царь. Буди вборзе за мѣсяць, аще ли не будеши, уже воименовал рать на твои город. Обадил тя есть Ковгадыи къ царю, глаголя: “Не бывати ему во Ордѣ”» [35, с. 137 – 138; 58, стб. 38]. Многие уговаривали его отказаться от поездки. Михаил отвечал, что, если он не отправится к хану, монгольский гнев обрушится на все Тверское княжество и, вероятно, на многие земли Северо-Восточной Руси. Князь предчувствовал, что не вернется на Русь, поэтому дал своим детям прощальный наказ, наставляя их «кротости, уму, смирению же и разуму, мужеству, всякои доблести, веляше последовати благым своим нравом». Также он оставил им завещание о разделе Тверского княжества. За месяц Михаил Ярославич приехал в ставку Узбека в устье Дона [35, с. 140 – 141].

Узбек проводил основательное разбирательство по делу Михаила Ярославича. Первые полтора месяца Михаил Тверской находился в Орде под чуткой ханской опекой, и никто не мог причинить ему зла [35, с. 141]. Главным обвинителем Михаила выступил Кавгадый. После серии судов Узбек приказал Кавгадыю казнить тверского князя. 22 ноября 1318 г. Михаил Ярославич был убит людьми монгольского эмира и Юрия Даниловича. Серди них упоминается некий Романец, вырезавший сердце из груди князя [35, с. 142 – 155].

Мнение о предрешенности дела Михаила Тверского не может соответствовать действительности, поскольку решающее слово было за Узбеком, который не был уверен в виновности князя. В противном случае ему не было смысла тянуть с исполнением смертного приговора 2,5 месяца. К тому же в Орде были люди, очевидно, настроенные против интриг и хитросплетений Кавгадыя, поэтому они покровительствовали Михаилу. Среди них справедливо видеть и посла Ахмыл, который летом 1318 г. возвестил Михаилу о ханском вызове [22, с. 111 – 112].

В.А. Кучкин и Э. Клюг считают, что в поздних редакциях Повести затушевывалась причастность Юрия Даниловича к расправе над Михаилом Ярославичем [33, с. 152; 22, с. 109]. Данная точка зрения требует уточнения. Несмотря на очевидную заинтересованность Юрия Даниловича в окончательном смещении своего противника, автор Повести воздерживается от резкий осуждений московского князя. В описании Бортеневской битвы и ее последствий Повесть будто уклоняется от упоминаний прямого соприкосновения сил Михаила и Юрия, чтобы сместить акцент на столкновение тверичей с монгольской ратью [35, с. 136]. В памятнике предстает картина разъединенных войск Кавгадыя и Юрия, хотя известно, что они действовали сообща. Это соответствует дальнейшей интерпретации формирования обвинения против Михаила Ярославича, где не Юрий, а Кавгадый играет главную роль [35, с. 142 – 143].

На суде Кавгадый провозгласил три вины тверского князя: «Царевы дани не далъ еси, против посла билъся еси, а княгиню Юрьеву повелѣлъ еси уморити» [35, с. 143]. Житие резко отрицает предложенные обвинения. Игумен Александр свидетельствует, что Михаил Ярославич предоставил Узбеку необходимые доказательства своей невиновности, которые, однако, не были им приняты.

Таким образом, по оценке агиографа, в Орде проходил неправедный суд, где «на блаженаго, на непорочнаго Христова воина» возводились лживые обвинения, обусловившие мученическую кончину Михаила Тверского: «А не вѣси, окаанне, аже ся своею сплелъ еси ему венець пресвѣтел» [35, с. 142]. Подобные рассуждения позволяют судить, что автор Повести враждебно настроен к Узбеку и к установлению господства монголов над русскими землями [33, с. 252]. Ч. Гальперин подметил, что тверские книжники изобразили Узбека ответственным за пытки и казнь своего князя, а его правление представили как бесчеловечно жестокое [12, с. 102]. Рогожский летописец резко осуждает дейсвтия Кавгадыя, а также называет Узбека беззаконным царем [58, стб. 38 – 40]. Здесь мы наблюдаем первые радикальные обвинения монгольского хана, подрывающее его легитимность.

Кавгадый выступает в Повести олицетворением зла. Агиограф характеризует его наиболее выраженной этноконфессиональной лексикой и отрицательными эпитетами («безаконнаго треклятаго Кавгадыя», «с кровопиицемъ с Ковгадыемъ», «окаанного Кавгадыя», «нечестивыи Ковгадыи», «судья и сутяжи, тои же лжив послух бываше» [35, с. 133, 134, 136, 142]). Согласно Житию, в рамках споров в Орде Михаил Ярославич выступает исключительно против ордынцев, а Кавгадый представляет собой абсолютного злодея и врага Михаила Тверского [25, с. 34 – 36].

Э. Клюг писал, что Юрий Данилович выступает в мрачном свете после убийства Михаила Ярославича [22, с. 109]. Московский князь присутствовал при расправе, а после свершившейся казни Кавгадый с Юрием проехали на конях мимо тела святого, над которым посмеялся ордынец, укорив своего соратника: «Ковгадыи же, видѣ тѣло наго, лаяше съ яростью князю Юрью: “Не отець ли тебе бяшет князь великий?! Да чему тако лежит тѣло наго повержено?”» После чего Юрий «повеле своимъ покрыти тело» [35, с. 156]. В этой лаконичной фразе скрывается скорбь московского князя о невинноубиенном. Подробные житийные описания мучений и осмеяний Михаила, наполненные реалистичными деталями, призваны не только запечатлеть мученическую кончину святого, но и продемонстрировать русским князьям, какие страшные унижения и мучения ожидают их в случае неповиновения хану.

Твердость в вере и законе, преданность идеалу самопожертвования подчеркивает духовное единство Михаила Тверского, Александра Невского и Дмитрия Донского. Книжники традиционно искали религиозные мотивы в оправдании или осуждении политических деяний. Однако в данном случае первична убежденность Михаила Ярославича в сакральности своих действий, освященных Божьим благословением, которая спустя время осмыслялась древнерусскими интеллектуалами в летописных и агиографических произведениях. В конечном счете упомянутое столкновение стоило Михаилу Тверскому жизни, за что он и сподобился святости.

Рассмотренные эпизоды биографии Михаила Ярославича и его эпохи открывают ценные для сохранения исторической памяти образы, красной линией проходящие через всю историю русского Средневековья, ставшие важнейшей опорой для формирования единого Русского государства. Это образы защитника своего отечества, милосердного миротворца и святого.

Библиография

1.     Аверьянов К.А. Купли Ивана Калиты. М., 2001.

2.     Агоштон М. Титул правителя Московского государства (1474 – 1533 гг.) // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. 2004. Вып. 9.

3.     Андреева Е.А. Между повестью и житием: три публикации текста о гибели в Орде Михаила Тверского в контексте спора о жанре // Russian Linguistic Bulletin. 2023. № 6 (42).

4.     Андреева Е.А. Образ автора и авторская позиция в «Житии Михаила Ярославича Тверского» // Макариевские чтения. Книжность и книжники древней Руси. М., 2010.

5.     Бахуршин С.В. Александр Невский и борьба русского народа с немецкой агрессией в XIII веке // Вестник Академии наук СССР. 1942. № 4.

6.     Богданов C.B. Об определении «всея Руси» в великокняжеской титулатуре XIV—XV вв. (по материалам актов XIV—XV вв.) // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2008. №4 (34).

7.     Борзаковский В.С. История Тверского княжества. СПб., 1876.

8.     Борисов Н.С. Михаил Тверской. М., 2017.

9.     Борисов Н.С. Политика Московский князей (конец XIII – первая половина XIV в.). М., 1999.

10. Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV – XV веков. М., 1986.

11. Гадалова Г.С. Благоверная великая княгиня Ксения Тверская. Тверь, 2011.

12. Гальперин Ч. Татарское иго: образ монголов в средневековой России. Воронеж, 2012.

13. Горский А.А. Русские земли в XIII – XV веках. Пути политического развития. М., 1996.

14. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949.

15. Данилов А.А. История России. С древнейших времен до конца XVI века. 6 класс: учебник для общеобразовательных учреждений. М., 2009.

16. Древнерусские княжеские уставы, XI – XV вв. М., 1976.

17. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV – XVI вв. М.-Л., 1950.

18. Жилина Н.П. Князь Михаил Тверской в думе Рылеева и в русской историографии: путь к святости // Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. Сер: Филология, педагогика, психология. № 3. 2021.

19. Кармазин Н.М. История государства Российского. СПб., 1819. Т. IV.

20. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. Феодальная Русь и кочевники. М., 1967.

21. Керов В.В. История России. Учебный минимум для абитуриента. М., 2001.

22. Клюг Э. Княжество Тверское (1247 – 1485). Тверь, 1994.

23. Конявская Е.Л. Княжеская власть и тверская литература XIV – XV вв. // Михаил Ярославич Тверской – великий князь всея Руси. Тверь, 2008.

24. Конявская Е.Л. О времени создания текста Проложной статьи на 1 августа // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2011. № 3 (45).

25. Конявская Е.Л. Очерки по истории тверской литературы XIV – XV в. М., 2007.

26. Конявская Е.Л. Повесть о преставлении Михаила Александровича Тверского в Новгородской IV летописи // Древняя Тверь – реальная и книжная. Материалы и исследования. Тверь, 2006.

27. Конявская Е.Л. Тверское владычное летописание конца XIII – XIV в. // Средневековая Русь. М., 2011. Вып. 9.

28. Кривошеев Ю.В., Соколов Р.А. Александр Невский. Исследования и исследователи. СПб., 2018.

29. Кучкин В.А. Житие Софьи, сестры Михаила Ярославича Тверского // Религии мира: История и современность, 2002. М., 2002.

30. Кучкин В.А. Когда было написано Житие Софьи Ярославны Тверской? // Мир житий. М., 2002.

31. Кучкин В.А. О принятии Михаилом Ярославичем Тверским и владимирскими князьями титула «великий князь всея Руси» // Михаил Ярославич Тверской – великий князь всея Руси. Тверь, 2008.

32. Кучкин В.А. Особая редакция «Наказания» Симеона Тверского // Изучение русского языка и источниковедение. М., 1969.

33. Кучкин В.А. Повести о Михаиле Тверском. Историко-текстологическое исследование. М., 1974.

34. Кучкин В.А. Почти пропавшая грамота // Florilegium. К 60-летию Б.Н. Флори. М., 2000.

35. Кучкин В.А. Пространна редакция Повести о Михаиле Тверском // Средневековая Русь. М., 1999. Вып. 2.

36. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X – XIV вв. М., 1984.

37. Лаушкин А.В. К вопросу о формировании великокняжеского титула во второй половине XV в. // Вестник Московского университета. Серия 8: История. 1995. № 6.

38. Лурье А.Я. Александр Невский. М., 1939.

39. Лурье Я.С. Летопись Тверская // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Вторая половина XIV - XVI в. Ч. 2. Л-Я. Л., 1989.

40. Лурье Я.С. Рогожский летописец // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Вторая половина XIV - XVI в. Ч. 2. Л-Я. Л., 1989

41. Лурье Я.С. Роль Твери в создании Русского национального государства // Ученые записки. Серия исторических наук. № 36. Вып. 3. Л., 1939.

42. Мединский В.Р., Торкунов А.В. История. История России, IX – начало XVI в.: 6-й класс: учебник. М., 2025.

43. Милов Л.В. Тверская школа книжного письма второй половины XIV в. (из истории Троицкого Мерила Праведного) // Древнерусское искусство XIV – XV вв. М., 1984.

44. Муравьева Л.Л. Летописание Северо-Восточной Руси конца XIII – начала XV века. М., 1983.

45. Насонов А.Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940.

46. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950.

47. Орлов А.С., В.А. Георгиев, Н.Г. Георгиева, Т.А. Сивохина. История России: учебник. 3-е изд., перераб. и доп. М., 2006.

48. Пашуто В.Т. Александр Невский // Ученые записки. Серия исторических наук. № 36. Вып. 3. Л., 1939.

49. Пашуто В.Т. Александр Невский и борьба русского народа за независимость в XIII веке. М., 1951.

50. Подобедова О.И. Миниатюры русских исторических рукописей. М., 1965.

51. Пономарев Г.Н. Бортеневская битва, мифы и реалии. Тверь, 2007.

52. Пономарев Г.Н. Об освещении древними и современными источниками конфликта между Новгородом и Тверью во времена правления князя Тверского и Великого князя Всея Руси Михаила Ярославича (1314 – 1316 гг.) // СМИ в онтологическом и культурном пространстве славянского мира. Тверь, 2011.

53. Попов Г.В. Судьба тверского списка хроники Амартола на рубеже XIV – XV вв. // Средневековая Русь. М., 1976.

54. Попов Г.В., Рындина А.В. Живопись и прикладное искусство Твери XIV – XVI вв. М., 1979.

55. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. М., 1998.

56. Приселков М.Д. «Летописец» 1305 г. // Века: Исторический сборник. Пг., 1924. Вып. 1.

57. ПСРЛ. Т. 10. М., 2000.

58. ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Пг., 1922.

59. ПСРЛ. Т. 18. М., 2007.

60. ПСРЛ. Т. 3. М., 2000.

61. ПСРЛ. Т. 5. М., 2003.

62. ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. М., 2000.

63. РИБ. Т. 6. Ч. I. СПб., 1908.

64. Сахаров А.Н., Буганов В.И. История России с древнейших времен до конца XVII в. 10 класс. М., 2012.

65. Селезнев Ю.В. Русско-ордынские военные конфликты XIII – XV веков. Справочник. М., 2010.

66. Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича // Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 1999.

67. Соколов А.В. Святый благоверный великий князь Михаил Ярославич Тверской // Михаил Ярославич, великий князь Тверской и Владимирский. Тверь, 1995.

68. Смолик С. Михаил Ярославич Тверской (политическая биография) // Великий князь Тверской и Владимирский. Тверь, 1995.

69. Спицын Е.Ю. Древняя и средневековая Русь IX – XVII вв. Полный курс истории России для учителей, преподавателей и студентов. М., 2015. Кн. 1.

70. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980.

71. Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII – XV вв. М., 1989.

72. Штыков Н.В. Новгородская политика Михаила Ярославича Тверского: Тверь и Новгород в конце XIII – начале XIV вв. // Мавродинские чтения. СПб., 2002.

73. Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. СПб., 1891. Т. II.

74. Янин В.Л. Новгородские акты XII – XV вв. Хронологический комментарий. М., 1991.

75. Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962.

76. Soloviev A.V. «Reges» et «regrnum Russiae» au moyen Age // Byzantion. 1966. Vol. 36.

77. Vodoff Wl. Remarques sur la valeur du terme “tzar” applique aux princes russes avant le milieu du XVe siècle // Oxford Slavonic Papers. N.S. 1978. Vol. XI.